Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вместо асфальта ювелирно подогнанные гранитные плиты,широкие, как будто из Баальбека, народ прохаживается благодушный, сытый,довольный, очень вежливый, никто не топырит пальцы. Правда,прохаживаются – это так, к слову, чаще просто выходят из ресторана иликазино, подходят к сверкающей машине с затемненными стеклами, оттудавыскакивает водила и услужливо распахивает дверь.
Но зато хлопает дверь в другом месте… наши ребята никак неотвыкнут от привычки, вылезая из машины, с размаха бросать двери мерсов: в отечественныхмоделях дверь иначе не закроешь – выходят другие элегантные мужчины иженщины, навстречу спешат личности в темных костюмах, услужливо и с поклонамиведут к уже распахнутым дверям.
Наш шофер припарковался прямо перед входом. Справа и слеваот меня разом стало пусто, мужчины вышли синхронно и с такой ловкостью, словнопросочились сквозь стены в режиме clip.
Военный сказал мне, не поворачивая головы:
– Пойдем, хакер.
Честно, в ресторане я не был за всю жизнь ни разу.Достаточно и того, что вижу в кино или по ящику. Не с моими деньгами платить закусок мяса по сто лягушачьих шкурок, если могу точно такой же съесть за одну.Не то чтобы я такой уж и нищий, но лучше за эти бабки куплю новую маму илипоправлю кроватку, а то даже выцыганю легендарный джифорс, чем вот так нелепо,как дореволюционный купчик…
В огромном помещении гремит музыка, за столами натужновеселятся существа обоих полов. Двое наших ботов уже отыскали свободный стол…или согнали кого-то, метрдотель явился сразу, лично, красивый и величественный,как Потемкин-Таврический, склонил голову в поклоне, преисполненном достоинства.
Военный сказал властно:
– У нас мало времени. Потому мне – антрекот изамнуэля, бокал шампанского… и чашку кофе. А моему другу – всего ипобольше.
Я запротестовал:
– Да не голодный я, не голодный!
Он показал в улыбке ровные белые зубы, но что-то мнеподсказало, что зубы, несмотря на их безукоризненность, все-таки егособственные.
– Да ладно, это я им просто заработать даю. Знаешь, восколько здесь обходится одна только аренда?.. Итак, меня зовут Конон ИльяЮрьевич.
– Андрий, – назвался я.
– Итак, Андрий, – сказал он напористо, а я невольноотметил, что он сразу принял мое «Андрий» как должное, не назвал Андреем, непереспросил, что за дурацкое имя, – ты с техникой дружишь. И она стобой дружит. Я тогда сразу же навел о тебе справки, хотел пригласить ксебе… но сам понимаешь, какая свистопляска началась! Эти дерьмократы… Ты,кстати, как к демократам?
Я понимал, как к демократам относятся люди с такойвыправкой и такими уверенными голосами, надо бы в целях самосохраненияподдакнуть и назвать их гадами, но кривить душой всегда противно, я ответилчестно:
– Должен бы хорошо. Так говорят отовсюду. Но на самом делемне политика по фигу. Всякая.
Один из бодигардов, крепкий мужчина, весь широкий, с круглымскуластым лицом, кивнул, соглашаясь, а второй, который с ястребиным носом,нахмурился. Я чувствовал, что, будь это в его власти, он уже раздавил быменя, как насекомое.
Этот Конон кивнул, по его лицу я прочесть ничего не мог, но,похоже, мой ответ чем-то понравился. Двое официантов примчались, едва ли небегом, моментально перегрузили на стол с десяток тарелок с горками жареногомяса, каких-то рачков, червей, улиток, все это тонуло в зелени.
Один наклонился и произнес заговорщицки:
– Вон там за столом очень красивые девушки… Они могутпересесть к вам.
Конон отмахнулся, а мне сказал:
– Ешь. И не смотри так. Это не расточительство. Дляменя не расточительство. Итак, прошло за это время лет пять, да?
– Десять, – уточнил я. – Десять лет.
Он удивился:
– Десять?.. Черт, как время летит! Пока был молодым, ползло,как черепаха, а теперь летит быстрее стрижа… Ничего, теперь как раз начнемгорбачевское ускорение. Языками какими-нибудь владеешь?
– Конечно, – удивился я. – А что, есть люди,которые ими не владеют?
Он засмеялся.
– Я не имел в виду сленговый, матовый ибюрократический…
– Я тоже, – ответил я. – Я владеюассемблером, паскалем, си, явой, борландом…
Он слушал-слушал, потом потряс головой:
– Еле врубился, что это не мат, а языки, на которых теперьмир держится. Ты прав, на хрен тебе допотопный аглицкий или японский?А раз читаешь документацию на английском, то этого хватает.
Я посмотрел на него с сожалением.
– Да кто ж эту лабуду читает? Все и так понятно.
Он мгновение изучал меня, как будто держал в пальцах подярким светом настольной лампы, сказал чуть потеплевшим голосом:
– Да, это в тебе есть… Я уже говорил, у тебя глаз нажелезо, у меня – на людей. Я предлагаю работу.
Я сказал как можно тверже:
– Спасибо, я своей доволен.
Он покачал головой.
– Не смеши. Как можешь быть доволен такой жизнью?В тебе сил столько, что если запрячь, как Змея, то вспашешь землю отсюда идо океана!.. Новые Змиевы Валы проложим, а ты довольствуешься мелкимзаработком. Что ты имеешь взамен?
– Свободу, – ответил я. – Это немало.
Его глаза смотрели в меня пристально. Я чувствовал, какон прощупывает каждую мою извилину, трогает сердце, берет на ладонь ивзвешивает почки и печень.
– Брешешь, – определил он. – Ну ладно, настаиватьне буду. Просто думаю, что ты тайком… или не тайком работаешь над какой-топрограммой. Которая перевернет мир и сразу сделает тебя толстым и богатым.Нет-нет, я не спрашиваю!.. Пусть это остается твоей тайной. Просто, Андрий, тымне тогда понравился. И как работал, и как держался, и что брякал в ответна умные вопросы. Я ж говорю, у меня есть на людей чутье. Если решишьсяперебраться под мое крыло, у тебя будет не только хорошая зарплата… ты и так,наверное, зарабатываешь неплохо, но это ведь не главное, верно?.. При желании ямогу купить те компы, которые еще не скоро поступят в продажу. Если честно, тоу меня есть такое желание, только руки не доходят. Вернее, времени на все нехватает. На других фронтах я преуспел, а здесь сильно отстал. Правда, у меняесть программист… был. Хороший парень, но пришлось уволить. Так что ты попалсявовремя.
С эстрады спустился толстенький музыкант, по-бабьидлинные волосы сзади перехвачены голубой ленточкой. Я не видел, когда онобошел столы, но вдруг появился справа от Конона, шепнул льстиво:
– Босс, наша певица очень жаждет с вами познакомиться…
Конон отмахнулся:
– Некогда, некогда.