Музыка здесь грохотала не то чтобы с силой камнепада, ночто-то в теле отзывалось, подмывало на дикие бесшабашные поступки, на чистонашенское: а, пропади оно все, будь что будет, авось не пропадем, не сидеть жесиднем…

Бот, который с широким лицом, посматривал по сторонам,замечал красивых женщин, в этих случаях грудь у него становилась шире, лицозначительнее, зато второй, с ястребиным носом, успевал и слушать нас внимательно,хотя тоже успевал замечать все вокруг. К нам еще дважды подходилиофицианты и заговорщицки сообщали, что вот те красивые молодые женщины могли быподсесть к нашему столу, но коршуноносый всякий раз отстранял брезгливымжестом.

В дверях появился шофер, поднял горизонтально руку ипостучал пальцем другой по циферблату. Конон вытер пальцы салфеткой, скомкал ибросил на стол. Я посмотрел, как он поднимается, даже не заплатив,метрдотель это видит, но ни звука. Я тоже встал, вышли вместе.

Ночь, в мокром асфальте, как в зеркале, отражается весьгород, за время ужина поливалка прошла раза три, не меньше, воздух все ещесвежий, влажный, почти тропический.

Конон уходил, с ним уходил и шанс как-то изменить жизнь.И тогда я спросил, бросаясь в неведомое, как в прорубь:

– А что я должен у вас делать?

За широким окном, непривычно высоким и широким,искряще-синее море. С астрономической неспешностью проплываетснежно-белая, чуть подсвеченная снизу оранжевым, пышная облачная гора. Хорошовидно каждый выступ, но вообще-то гора слишком сказочная, неземная, в этотплоский мир она приплыла из моего Забытого Королевства, слишком чистая ихрустящая, а здесь ее быстро превратят в тяжелую грязную тучу…

За другим окном тоже небо и облака, как и за третьим,которое на кухне. Облака наравне с моей семнадцатиэтажной башней, каждое утромое сердце просыпается радостно и в ожидании чуда. Насточертели узкие крохотныеокна-бойницы замков, приземистые здания дворцов, когда не просто прижат кземле, а буквально размазан по ней, как житель двумерного мира.

Здесь прозрачный хрустящий воздух, без всякой примесидорожной пыли, коровьих лепешек, помоев и мусора, невыделанной кожи, конскогопота, отработанных паров бензина, свежеуложенного асфальта. Здесь воздухомможно упиться и опьянеть, в то время как там, внизу, вместо воздуха сухаяядовитая смесь, брань смердов и простолюдинов, текущие в канаве помои…

Я выпрыгнул из постели, только теперь видны плоскиекрыши домов. Из верхних этажей дома напротив, к примеру, видят меня, но толькодо пояса, а там пусть дают волю фантазии.

Вспомнил вчерашний разговор, но, когда завтракал и пил кофе,помалкивал. Отец за столом напротив шуршит газетой, в последнее время онболезненно пристально следит и за политикой.

На полочке звякнул телефон. Отец снял трубку, я видел, какнаморщил лоб, потом глаза его с таким усилием поднялись поверх газеты, словноон выжимал тыщу на разогнанном Celeron’е без кулера. Отыскали меня.

– Тебя.

Я взял трубку:

– Алло?

– Андрей? – послышался сильный уверенный голос. –Это от Конона. Машина у подъезда.

Я пробормотал, чувствуя себя довольно глупо:

– Сейчас спущусь.

Отец выждал, пока положу трубку, поинтересовался печально:

– Новые друзья?

– Да нет, – ответил я как можно небрежнее. – Этошофер. Ждет у подъезда.

– Такой же длинноволосый? – спросил он с горькойусмешкой, хотя я никогда не был длинноволосым. – Шофер – эторазносчик наркоты? Я слышать, что «отъехать» – это впасть в кому отпередозировки.

– А не въехать, – отпарировал я, – это неврубиться, если по-старому.

Он аккуратно сложил газету, выпрямился. Красиво и печальновсмотрелся в меня, у меня красивый отец, это я черт-те что, потом замедленноподнялся и вышел на балкон. Через пару минут я услышал его голос:

– Там три машины. Это запор или жигуляшка?

Я промолчал, обулся и поскорее вышел. Лифт долго невызывался, я нервничал, не люблю заставлять себя ждать, привык, что в Интернетекаждая минута стоит деньги, а халявный допуск на днях оборвался, в универеснова сменили пароль.

У подъезда, в самом деле, три машины.Я остановился на крыльце в нерешительности. Из третьей вышел крепкиймоложавый мужчина, тот самый, что был у Конона вчера за шофера, на вид летсорок.

Он распахнул дверцу и уставился на меня с вопросительнымвидом. Машина с эмблемой мерса, наверное, и есть мерс.

Я подошел, сказал:

– Меня зовут Андрий. Не Андрей, а Андрий.

– А меня Сергей, – ответил он дружелюбно. –Андрий? Жаль, Андрей лучше.

– Чем?

Он удивился:

– Как это чем? Я бы говорил: Андрей, держи хвостбодрей – коров ведут. А так пока придумаешь что-то новое… На заднеесиденье или на переднее?

– На переднее, – ответил я.

– Хорошо, – одобрил он. – Конон тоже предпочитаетпереднее. Когда без баб, ессно. Но ремень все-таки застегни, застегни! Теперьштрафуют.

Когда мы отъезжали от подъезда, я едва не вывихнул шею,пытаясь увидеть наш балкон. Увидел ли отец, в какую крутейшую тачку я сел?

Сергей лихо и на скорости выкатил со двора, погнал машину,явно нарушая скоростной режим. Постарше меня лет на пятнадцать, но с такимзапасом оптимизма подобные ржущие жеребцы до глубокой старости остаютсяСережами. От них много не ждут, да они и сами всегда довольны своей жизнью,положением.

Он сидел расслабленно, машиной словно бы не управлял даже,сама набирает скорость, перестраивается, а когда встретилась небольшая пробка,этот Сережа без раздумий вырулил на тротуар, промчался, пугая прохожих, миновалместо затора, а там снова съехал прямо через бордюр, словно у него ненизкосидящий мерс, а всепроходный джип.

– А чо у тебя голова такая? – спросил он вдруг оченьсерьезно.

– А что в ней не так? – удивился я. Потрогалмакушку. – Вроде бы еще не квадратная…

– Даже не лысая, что дивно! И формой, как у людёв… МнеКонон велел привезти яйцеголового, а у тебя голова почти как у человека. Тольковот ухи…

– Да какой я яйцеголовый, – ответил я. –Обыкновенный безработный инженеришко.

Машина поворачивала, накручивала спираль, все на огромнойскорости, я чувствовал ликование, этот Сергей как-то угадывает сменусветофоров, идет на большой скорости, ГАИ, к счастью, не видать, асфальт какбархатный, машина идет будто по ковру.

Машина выскочила на Кутузовский. Здесь шоссе добротное,солидное. Не бархатное, как на современных эстакадах, а именно добротное.И дома по обе стороны улицы, не дома, а слоны. Огромные слоны, что как шлина водопой, приняв за реку блестящую после поливочных машин ленту шоссе, так иостановились: массивные, солидные, грузные.