— Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?

— Что ж, пожалуй, выйду…

В тот день они, как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый,лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.

— Я люблю вас, Вера. Я люблю вас. Вы знаете, что я васлюблю?

Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)

— Я не решаюсь просить вашей руки… У меня нет ни гроша. Мнехватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых три месяца был шансразбогатеть. Сирил появился на свет через три месяца после смерти Мориса…

Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Онпризнался, что был тогда очень огорчен:

— Я, разумеется, не строил никаких расчетов. И все же ятяжело перенес этот удар. Видно, не под счастливой звездой я родился. Но Сирилмилый мальчик, и я к нему очень привязался!

И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готовбыл целыми днями играть с ним, выполнять все его капризы. Злопамятства в нем небыло.

Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд липрожил бы долго…

А дальше что?

— Мисс Клейторн, можно мне поплыть к скале? Почему мненельзя к скале? — без конца канючил Сирил.

— Это слишком далеко, Сирил.

— Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста…»

Вера вскочила с постели, вынула из туалетного столика тритаблетки аспирина и разом проглотила.

«Если бы мне понадобилось покончить с собой, — подумала она,— я приняла бы сильную дозу веронала или какое-нибудь другое снотворное, но ужникак не цианистый калий».

Она передернулась, вспомнив искаженное, налившееся кровьюлицо Антони Марстона.

Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал насчиталку.

Десять негритят отправились обедать,

Один поперхнулся, их осталось девять

«Какой ужас, — подумала она. — Ведь сегодня все именно так ибыло!

Почему Антони Марстон хотел умереть? Нет, она умереть нехочет. Сама мысль о смерти ей противна… Смерть — это не для нее…»

Доктор Армстронг видел сон… В операционной дикая жара… Зачемздесь так натопили? С него ручьями льет пот. Руки взмокли, трудно держатьскальпель… Как остро наточен скальпель… Таким легко убить. Он только чтокого-то убил.

Тело жертвы кажется ему незнакомым. Та была толстая,нескладная женщина, а эта чахлая, изможденная. Лица ее не видно. Кого же ондолжен убить? Он не помнит. А ведь он должен знать! Что если спросить у сестры?Сестра следит за ним. Нет, нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.

Да что же это за женщина лежит перед ним на операционномстоле? Почему у нее закрыто лицо? Если б только он мог взглянуть на нее!..Наконец-то молодой практикант поднял платок и открыл ее лицо.

Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить Эмили Брент.Глаза ее сверкают злорадством. Она шевелит губами. Что она говорит? «Все мы подБогом ходим».

А теперь она смеется.

— Нет, нет, мисс… — говорит он сестре, — не опускайтеплаток. Я должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз. Где эфир? Ядолжен был принести его с собой.

Куда вы его дели, мисс? Шато Неф-тю-Пап? Тоже годится.Уберите платок, сестра!

Ой, так я и знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровьюлицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.

Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол.Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!

Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро — солнечныйсвет заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за плечо. Роджерс.Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:

— Доктор, доктор!

Армстронг окончательно проснулся, сел.

— В чем дело? — сердито спросил он.

— Беда с моей женой, доктор. Бужу ее, бужу и не могудобудиться. Да и вид у нее нехороший.

Армстронг действовал быстро: вскочил с постели, накинулхалат и пошел за Роджерсом.

Женщина лежала на боку, мирно положив руку под голову.Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.

— Неужто, неужто она… — пробормотал Роджерс и провел языкомпо пересохшим губам.

Армстронг кивнул головой:

— Увы, все кончено…

Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого, перевел взглядна столик у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел на неподвижнуюженщину.

— Сердце отказало, доктор? — заикаясь спросил Роджерс.

Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:

— Роджерс, ваша жена ничем не болела?

— Ревматизм ее донимал, доктор.

— У кого она в последнее время лечилась?

— Лечилась? — вытаращил глаза Роджерс. — Да я и не упомню,когда мы были у доктора.

— Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?

— Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.

— Она обычно хорошо спала? — спросил Армстронг.

Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.

— Да нет, спала она не так уж хорошо, — пробормотал он.Сухое красное вино.

— Она принимала что-нибудь от бессонницы?

— От бессонницы? — спросил удивленно Роджерс. — Не знаю.Нет, наверняка не принимала — иначе я знал бы.

Армстронг подошел к туалетному столику. На нем стоялонесколько бутылочек: лосьон для волос, лавандовая вода, слабительное, глицерин,зубная паста, эликсир…

Роджерс усердно ему помогал — выдвигал ящики стола, отпиралшкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков — ни жидких, ни впорошках.

— Вчера вечером она принимала только то, что вы ей дали,доктор, — сказал Роджерс.

К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гостиуже давно поднялись и ждали, что же будет дальше. Генерал Макартур и судьяпрохаживались по площадке, перекидывались соображениями о мировой политике.Вера Клейторн и Филипп Ломбард взобрались на вершину скалы за домом. Там онизастали Уильяма Генри Блора — он тоскливо глядел на берег.