– Ладно, – окончательно обозлилась Алиска, – вот заставлюего тебе погадать, сама увидишь.

Через два дня позвонила Лиана.

– Уж извините, – смущенно забормотала она в трубку, – завтрахороним Нину, вот подумала, может, захотите проститься…

Во вторник, сжимая в руках букет темно-красных гвоздик, яподошла к дверям Николо-Архангельского крематория. От небольшой группки людей отделиласьфигурка и помахала мне рукой. Одетая во все черное, Лиана выглядела старше.

– Спасибо, что пришли, – грустно сказала она, – сейчас какраз наша очередь подошла.

Четверо мужчин понесли гроб внутрь. Все двинулись следом.Потянулись тягостные минуты молчания, послышались всхлипы и вздохи.

– Как смерть человека меняет, – услышала я за спиной.

Я машинально повернулась. Крупная большеносая женщина качалаголовой.

– Ниночка сама на себя не похожа, словно это не она, тольковолосы прежние. Надо же так перемениться: и нос другой, и лоб, и губы.

– Ладно тебе, Надежда, – буркнул мужик, стоящий рядом, –покойник всегда другим кажется.

– А вот и нет, – настаивала Надя, – ты на руки погляди! УНинельки пальцы короткие и толстые, а тут прямо веточки, и полнее Нинелька разав два.

– Ой, замолчи, – зашипел мужчина, – имей совесть, хоть угроба язык придержи!

Надежда шумно задышала; так сопит наш мопс Хуч, когдаАркашка прогоняет его из кресла.

Терпеть не могу поминки и уж совершенно не переношу, когдаприходится при этом бывать в компании абсолютно незнакомых людей. Но Лианамертвой хваткой вцепилась в мою руку:

– Ну прошу тебя, просто умоляю…

Пришлось покориться. Поминки устроили на Сиреневом.Запущенная квартира действовала угнетающе. Видно было, что тут проживали люди,которым абсолютно наплевать на быт. В ванной и туалете кое-где отлетел кафель,раковина с трещиной, шланговый душ замотан лейкопластырем. Маленькая кухонькапоражала полным хаосом. Подоконник заставлен банками, бутылками и кастрюльками.На плите почему-то громоздится электрочайник, и запах стоит невыносимо гадкий.То ли где-то под мойкой и впрямь завелись мыши, то ли покойная никогда не мылапомойное ведро.

Стол накрыли в большой комнате, отодвинув для этого к окнутумбу с телевизором. Здесь тоже пахло отвратительно, но по-другому, чем накухне, – пылью, старыми книгами и лежалым бельем.

Мое место оказалось возле Надежды, и женщина недрогнувшейрукой налила мне стопку водки, граммов сто, не меньше. Я с тоской покосилась нахрустальную «бомбочку». Ну вот, придется пить. Обычно в незнакомых компаниях комне сразу начинают привязываться: «Давай, давай, до дна, не обижай хозяев».Потом следуют аффекты: «Ишь, гордая, западло ей с нами…» Но я на самом деле немогу пить.

Сейчас, когда все вокруг обнаружили у себя дворянские корни,мне похвастаться нечем. Прадедушка был сапожник и, насколько знаю, его отецтоже. Прабабка ходила мыть полы к местному священнику. Добрый батюшка держалслужанку исключительно из христианского милосердия, потому что женщинаприплеталась на работу покачиваясь и частенько заваливалась на кухне спать,оглашая тихий дом церковнослужителя густым пьяным храпом. Не отставал от нее имуж. Впрочем, даже есть пословица – «пьет, как сапожник», да и выражение«напиться в стельку» – тоже о представителях данной славной профессии, ипрадедушка оправдывал репутацию на все сто. Трезвым его не видели никогда.

Надо же было случиться, что в такой семье родилсяудивительно тихий, послушный и талантливый сын. Однажды священник с изумлениемотметил, что мальчик в пять лет бегло читает и умеет совершать простыеарифметические действия. Батюшка пригрел ребенка, а когда запойные родителискончались, усыновил сироту, выучил и даже добился для него стипендии вуниверситете.

Перед смертью священник велел моему будущему деду поклястьсяна Библии.

– Вот, – проговорил он, протягивая книгу, – обещай, чтоникогда в жизни не прикоснешься к зелью.

Дедушка, тогда еще студент, никогда не нарушал своей клятвы.Только потом выяснилось, что батюшка волновался зря. У деда оказалась аллергияна алкоголь. Он не то что пить, даже нюхать ничего спиртосодержащего непытался. Всякие лекарственные настойки, валокордин, корвалол моментальновызывали реакцию отторжения. Моя мать не могла, говорят, даже принять стаканчикпива. Я моментально падаю, проглотив чайную ложку коньяка, правда, могу выпитьчуть-чуть вина или ликера.

Один специалист-генетик объяснил нам, что людей, чьи предкибыли алкоголиками, как правило, поджидают два пути: либо они тоже спиваются,либо совершенно не переносят горячительного. Что-то он еще говорил о ферментах,особенностях желудочно-кишечного тракта, но я не поняла. Уловила только суть –я из тех, кто пить не может.

В молодости из-за этой моей особенности возникало многопроблем. Веселых студенческих сборищ, где бидонами выпивались сомнительныенапитки «Солнцедар» и «Горный дубняк», я избегала, как чумы, прикидываясьпримерной маменькиной дочкой. Сложнее пришлось на работе.

В нашем заштатном институте после каждого заседания кафедрыустраивалось застолье. Стоило мне в первый день прийти на службу, как коллективрадостно загудел. Я купила несколько бутылок «Московской» и килограмм варенойколбасы. Сели, налили, опрокинули… Потом главный алконавт, профессор Радько,грозно спросил, указуя перстом на мою полную рюмку:

– Почему не трогаем?

– Не употребляю, – категорично заявила я.

Повисло тягостное молчание. Шел 1980 год. И у всех в головевозникло только одно предположение: на работу прислали стукачку. Сейчасдождется, пока все напьются, расслабятся, разболтаются, а потом побежит куданадо докладывать, кто какие анекдоты травил…

Глядя в изменившиеся лица коллег, я безнадежно сказала:

– Ладно, эту рюмку выпью, только домой потом отвезите.

В Медведково меня доставил на своей машине лично профессорРадько. Он же вызвал «Скорую помощь» и даже заплатил докторам за «реанимацию».С тех пор меня никогда пить не заставляли. На стол коллеги водружали бутылкулимонада «Буратино» и приговаривали:

– Это, Дашка, тебе. Посудку потом помой, трезвая ты наша.

Не пристают ко мне с предложением выпить и близкие приятели,но с незнакомыми людьми начинаются сложности.

Вот и сейчас толстый мужик громовым голосом заявил: