«Ну же! Ну! Так и будем лежать и ждать, пока Бабаня вернетсяи погрузит нас на колясочку? Вперед! Двигайся, дохлая лошадь!»

Рассердившись на себя, ненавидя ощущение страха как таковое,Ирка повернулась, с привычным недоверием уставилась на ноги и… вместо того,чтобы обрадоваться, помрачнела, заподозрив подвох.

Если прежде ее ноги напоминали обтянутые кожей костискелета, то эти могли бы принадлежать модели. Сильные, ровные, смуглые.Идеальной формы колено. Бедро бегуньи или танцовщицы. Голень мускулистая, но нечрезмерно. Красивая стопа. Послушные новые ноги, которые станут повиноватьсялюбому желанию. Бегать, плавать, без отдыха занесут хоть на девятый этаж. Будутсводить с ума, привлекать взгляды…

Ирке внезапно захотелось заплакать. Устроить истерику в духетеатра драмы. Швырнуть что-нибудь в стекло кухни, чтобы оно брызнуло осколками,острыми, как обида, режущими, как разочарование. Что-нибудь в меру тяжелое,чтобы перед ударом в стекло оно успело описать в воздухе красивую дугу.

Она ощущала себя ребенком, который без разрешения заскочил вмагазин игрушек, взял дорогую куклу и вертит ее в руках, зная, что сейчаспрозвучит строгий голос и придется положить ее на место.

– Вот ты где? Хочешь, чтобы я всюду тебя искала? Я с тобойна улице поговорю!

Но секунды томительно текли, а грозный голос все не звучал.Старые мертвые ноги тоже не возвращались.

Ирка встала, пошатываясь. Встала и удивилась, что навыкэтого движения не позабыт и не утрачен. Сделала шаг, другой. Квартирапоказалась ей маленькой, непривычной, давящей. Дважды она в тревоге вскидывалаголову, пока не поняла, в чем причина: она опасалась удариться о потолок. Онапривыкла видеть квартиру с коляски или с кровати, и ощущение объема у нееосталось прежним, приниженным, колясочно-кроватным.

Ирка сжала и разжала пальцы. Они остались прежними, но наделе неуловимо изменились. Запас сил, который она чувствовала, не был запасомсилы смертного. Ирка поняла вдруг, что стоило ей пожелать и она продавила быстену дома ладонью, точно бумажную. Она ощутила ток крови – багровой, пьянящей,как красное вино. Свежие весенние силы бурлили в ней и рвались наружу.

Память прошлых воплощений, дремлющих магических уменийзахлестнула ее, но Ирка заставила память отступить, затаиться. Онапочувствовала, что это знание пока опасно, так как может затопить еесобственное, пока не окрепшее сознание.

Ирка ощутила острый укол любопытства. Обойдя коляску, онавошла в ванную и сразу, не позволяя себе новых колебаний, посмотрела в зеркало.

Из забрызганного зубной пастой зеркала – Бабаня всегдачистила зубы с тем рвением, с которым оттирают кастрюли с пригоревшей пищей –на нее смотрело красивое юное лицо. Ирка и узнавала и не узнавала себя. Да, этобыла она. Но одновременно и не она. Разница между прошлым и нынешним ее обликомбыла так велика, словно картину посредственного художника поправил гений. Все осталоськак будто прежним – нос, лицо, волосы, но девушка в зеркале была иной.

Долго, очень долго Ирка разглядывала себя. Когда же каждаячерта запечатлелась в памяти, она, подчиняясь неожиданному порыву, прищуриласьи изменившимся зрением увидела лебедя и белую волчицу. Не тех, что умирали наее глазах на кухонном полу, других, собственных, вобравших неуловимо чертысамой Ирки.

И Ирка поняла, что в любое мгновение по первому желанию онасможет стать лебедем или волчицей. Однако пока она медлила, зная, что время ещене настало.

– Я валькирия! Лебединая дева. Дева-воительница! – крикнулаИрка в полный голос. Страх, что все может исчезнуть, улетучился. Все былонезыблемо.

Зеркало брызнуло осколками. Некоторые прыгали в сток воды,другие – на пол. Ирка виновато посмотрела на покосившуюся деревянную раму.

– Извини, зеркало! Я просто дурында! Я забыла, что ты зналоменя прежней! – сказала она и, перешагнув через осколки, вернулась в комнату.На мониторе компьютера, продолжавшем жить своей жизнью, вспыхивали новыестрочки.

Anika-voin: Эй, Rikka, ответь! Тебя убили или не убили? Чтотам за бомж торчал на кухне?

Miu-miu: Ты чего, больной? Как она тебе ответит, если ееправда грохнули?

Anika-voin: Но должен же я знать, когда мне нужно будетпереживать! Я, может, уже рыдаю. У меня пальцы, может, мимо клавиатуры ужепролетают?

Miu-miu: Испарись, ничтожество!

Anika-voin: Остынь!

Ирка подвинула клавиатуру и, одними заглавными буквамирешительно напечатав несколько слов, отослала.

Rikka: Я ЕСТЬ, НО МЕНЯ НЕТ. ЖИЗНЬ СОЗДАЛА НОВЫЙ ФАЙЛ!

Не дожидаясь, пока ее виртуальные собеседники осмыслятнаписанное и забегают пальцами по клавишам, Ирка выключила компьютер, а следомза ним и ноутбук. Зеленая лампочка ноутбука долго не погасала от удивления. Но,наконец, погасла. Иллюзорная жизнь закончилась.

Пару лет назад это было. Вологда. Пьяное мартовское солнце.Бесконечная агония зимы. Воскресенский собор. Нижние ступени обледенели, леджелтоватый, слежавшийся, со шрамами от ударов лома, с вмерзшим песком. Вздорныйворобей пытается искупаться в луже, прыгает и – катится грудью по тонкойкорочке.

У собора толчется Витька-юродивый. Мятое опухшее лицо,мшистые брови, борода до глаз, пронзительный взгляд. Голова сидит на шее косо,вкривь. Из заштопанного кармана женского пальто в небо целится горлышко. То лии вправду юродивый, то ли нет, но, говорят, в точку бьет, на три метра подземлей видит.

Мефодий в окружении пестрой ватаги местных ребят проходитмимо, и юродивый внезапно вытягивает его костылем по спине.

– Ты что, сдурел? За что? – кричит Мефодий. Ему не столькобольно, сколько жутко.

Юродивый снова замахивается костылем.

– Ишшо узнаешь за что! – и ядреная, сводящая скулы ругань.

Мефу одиннадцать. С Зозо он здесь на каникулах. Временимало, а надо вписаться в новую компанию, стать своим. Одна слабость, однанеотмщенная обида – и заклюют, разорвут. Лишь по отдельности дети – маленькиеангелы. Вместе же – стая волчат со своими законами.

Под хохот приятелей Мефодий хватает кусок льда.

– В рожу ему кинь! – кричит кто-то.