Уходить митрополит стал по городской стене, через тайныйподземный ход к Москве-реке, но добраться туда не смог из-за дыма и жара. СталиМакария снимать со стены на канате, однако тот оборвался – митрополит упал ирасшибся так, что едва живой отвезен был в Новоспасский монастырь. Ладно хотьне сгорел!

А пожар не унимался, искал себе новой и новой поживы. ВКитай-городе сгорели все лавки с товаром и все дворы, за городом – большойпосад на Неглинной. Рождественка выгорела до Никольского монастыря, Мясницкая –до церкви святого Флора, Покровка – до церкви святого Василия. Пожарпродолжался, пока было чему гореть: около десяти часов. И люди, люди гибли впламени целыми семьями! Когда потом стали считать да прикидывать, кто жив, а ктоумер, выяснилось, что сгорело 1700 человек.

* * *

Царь ринулся было в столицу, но вскоре понял, что непроедет. Пришлось повернуть в Воробьево. Стоял на крутояре, глядя на сплошноедымное марево, из которого там и сям вздымались столбы огня. Тихо плакала рядомцарица, привычно прикрывая лицо от мужчин; жался к ногам и против обыкновенияпомалкивал младший брат.

Сверху видна была горстка людей, вырвавшихся из огненногокапкана и бесцельно шатущихся куда глаза глядят. Если кто намеревалсяприблизиться к Воробьеву, стража таких заворачивала.

«Куда их гонят? Зачем?» – горько думала Анастасия, цепляясьза трясущуюся руку мужа и боясь посмотреть в его потное, почернелое лицо, накотором слезы прочертили среди копоти две светлые дорожки. Теперь-то Иванзагнал слезы в душу, стоял как каменный, однако эти два следа горестныхостались. Украдкой поглядывая на них, Анастасия вдруг осознала, что, несмотряна все обиды, жалеет своего супруга так, как никогда никого не жалела. А гдебезмерная жалость, там и бесконечная любовь.

– Государь! – снизу, из-под горы, вырвался закопченный,грязный, как и все прочие, Вешняков; пал на колено. – Дозволь… сказать… – Онзадыхался от бега. – Там до тебя человек, святой человек! Вели пропустить!

Царь растерянно оглянулся:

– Какой еще святой? Зачем мне?.. – и осекся при виде высокойфигуры с воздетой рукой.

Незнакомец поднимался на холм так легко, точно бы его неслисвятые небесные силы. Черные долгополые одеяния его вились за спиной, ичудилось, извергли посланца клубы того самого дыма, который заволок всю низинуи самый город. Смоляные волосы и борода, сверкающие черные глаза и смертельнобледное лицо… Трепет прошел по толпе, и Анастасия ощутила, как вздрогнул Иван,словно у него вдруг подкосились ноги, когда его ожег взор этих неистовых очей,а указующий перст вонзился в него, подобно стреле:

– Ты… сын греха, грешник! Вот твоя расплата!

– Расплата? – резко выкрикнул Иван.

– Гнев Господень опять возгорелся. Ведь твой отец и мать –всем известно, скольких они убили. Через попрание закона и похоть родиласьжестокость. Точно так же и дед твой с бабкой твоей гречанкой. Посеял Господьскверные навыки в добром роде русских князей с помощью их жен-колдуний. Такведь было и с царями Израилевыми, когда они брали жен из других племен. Кровьгнилая ударяет в голову потомства и лишает милосердия и здравого смысла, каклишила тебя. Вознеслось твое сердце до тщеславия, возгордилось на погибельтвою! Не о тебе ли и не о таких ли, как ты, сказано в Писании: «Вы разожглиогонь и ходите в пламени огня вашего, который сами на себя разожгли!»

У Анастасии обморочно закружилась голова. Она уже успелаузнать: среди многих способов заставить царя моментально лишиться рассудка ивпасть в нерассуждающую ярость наивернейший – намекнуть на его происхождение игрехи его предков. Все эти разговоры о том, как дед Иван III Васильевичуничтожил сына своего от первого брака, Ивана Молодого, а потом и сына егоДимитрия, законного наследника престола; о пагубном влиянии жен-иноземок,особенно Софьи Палеолог; об отце его Василии Ивановиче, который ради брака сЕленой Глинской отверг законную супругу свою Соломонию – якобы из-за еебесплодия; о самой Елене, не щадившей ни близких, ни далеких, ни врагов, нидрузей, ни даже собственной родни, когда слышала от них хоть слово осуждающее ипротивное… Если незнакомец сейчас поведет такие речи, раздраженный, потерявшийпоследнее самообладание Иван удавит его своими руками!

Однако Иван не сделал ни шагу, не сказал ни слова, толькодва или три раза подряд сильно отер лицо, словно его прошибло болезненным потом.Вместо него выскочил вперед Глинский:

– Придержи язык! Вспомни, с кем говоришь?!

Черноризец едва удостоил его взглядом:

– Льстецы и угождатели – нет ничего в царстве заразнее, чемони. Меду царь от вас вволю напился, только в меде том – яд щедрою рукоюрастворен. – И вновь повернулся к царю: – Не мною сказано: «Когда ты войдешь вземлю, которую дает тебе Господь твой, тогда не научись делать мерзости!»

– Не ты один Второзаконие читывал! – не унимался ЮрийВасильевич. – Я помню, что сказано далее! «Да не находится у тебя прорицатель,гадатель, ворожея, чародей, обаятель, ибо мерзок перед Господом всякий,делающий это!» А что делаешь ты, как не ворожишь пред царем на его беду?! Накол захотел? На плаху? Да мы тебя…

– Чем пугаешь меня, злосильный? – отмахнулся черноризец. –Милость Бога всегда со мной. А злой не имеет будущности, и светильникнечестивых угасает.

Он посмотрел на Глинского, как на прах, и тот внезапнопобледнел, спал с лица, подавился ругательством и точно так же, как Иван,принялся утирать пот со лба.

Анастасия, чтобы не упасть, вцепилась в рукав какого-точеловека, стоявшего рядом. В этих словах было нечто большее, чем простые слова,в голосе – нечто большее, чем обычный звук голоса. Когда незнакомец говорил,чудилось, толпу прошивают молнии, и качались, что деревья под ураганом, нетолько те, к кому направлены были его гневные слова, но и все присутствующие.Вот уж воистину – Господь дал ему глас свой!

– О нет, не токмо лишь от злокозненной руки загореласьстолица твоя. Вспомни священные слова: «Поднялся дым от гнева Его и из уст Егоогонь повядающий; горящие угли сыпались от Него; наклонил он небеса и сошел; имрак под ногами его…»

Иван попытался зажмуриться, однако глаза его уже не моглиоторваться от незнакомца. Замахал на него, словно требуя замолчать, однако этобыло все равно что поливать пылающую Москву из ковшика.

Монах простер руку – и все с новым приливом ужаса воззрилисьна жирный черный дым, который затягивал долину, сменяя серое марево. «Что жеможет так чадно гореть?» – подумала Анастасия и вдруг поняла: люди горят,людская плоть пылает жарче просмоленных дров!