Иван торопливо повернул коня и погнал его из города. Свиталетела за ним, как ворох палых листьев, подхваченных вихрем.

На скаку Алексей Адашев успел одобрительно похлопать братапо плечу, и обоих осенил благосклонным взором своих черных очей Сильвестр, такловко державшийся в седле, словно был он воином, а не монахом.

Анастасия, конечно, в Москву не ездила – осталась вВоробьеве и о случившемся узнала лишь поздно вечером, когда все вернулись и кней пробрался ошалелый брат Данила.

Он был вне себя – не то от восторга, не то от ужаса, – чтовот так, в одночасье, в какое-то мгновение, свершилась заветная мечта всехЗахарьиных. Подножие трона отныне было свободно от Глинских! И конечно, Данилане уставал славить Сильвестра, чье появление преобразило царя и принеслобаснословную удачу родичам царицы.

Можно подумать, Сильвестр радел за них!

Дочь Анастасии и Ивана, первенец их, родилась в серединеноября – на две недели позже срока, – а к вечеру того же дня и умерла.Анастасия рожала очень тяжело, в муках и криках, потому что дитя шло впередножками. Извергнув плод, она и вовсе обеспамятела, поэтому не видела дочкуживую, не слышала даже ее голоса. Впрочем, потом, когда царица спросила,маялась ли девочка, плакала ли, повитуха, больная от страха, выстукала зубами:нет, младенец, мол, даже не кричал, а только покряхтел жалобно с закрытыми глазками– да и отдал Богу душу.

Это жалобное детское кряхтенье долго потом наполнялокошмарами ночи Анастасии. А почему ж доченька глазки-то не открыла?! Наверное,крепко не понравился ей белый свет, не зря же выйти никак не хотела!

Младенчик был маленький-маленький, хиленький-хиленький…Сразу видно, что не жилец, а все равно – жалко до надрыва души! Окрестить ееживой не успели, однако царица велела назвать Анной – больно уж печальным игорьким казалось ей это имя.

Государь, передали Анастасии, тоже был в большой и глубокойтоске. Но, поскольку в комнату, где разрешилась от бремени женщина, три дняникому, кроме мамок и нянек, не дозволялось входить, мужа она и не ждала, покане вымыли родильную и не прочитали во всех углах очистительную молитву. Ей же самойеще шесть недель нельзя было показаться на люди.

Да и что там делать? Свадебные торжества все равнозакончились…

3 ноября князь Юрий Васильевич обвенчался с ЮлианиейПалецкой.

Конечно, жених был еще совсем молод, четырнадцати тольколет, невеста лишь на год постарше, и вполне можно было обождать со свадьбойхотя бы до будущей осени. Однако Иван уже не мог противиться настоятельнымпросьбам брата, который до того боялся, что князь Дмитрий Федорович отдастдочку за другого, что больше ни о чем не мог говорить, плакал, надоедал всем идаже едва не разбил голову о стену, когда Иван заикнулся об отсрочке свадьбы.Малоумный с рождения, Юрушка от тревоги, что Юлиания ему не достанется, ещеболее поглупел. В данный ему отцом Углич, другие свои уделы носа не казал, ноИван рассчитывал, что, женившись, брат хоть изредка будет появляться в своихвотчинах. Надеялся он, впрочем, больше на Юлианию, которая, несмотря на юныегоды, славилась своей рассудительностью.

– На тебя похожа, цвет в цвет! – говорил Иван Анастасии,которая, по причине тягости, уже с августа месяца не показывалась на люди изсвоих спешно отстроенных и заново украшенных кремлевских палат. – Хороша девка.А уж разумница! Подсылал я к ней еще в августе, накануне сговора, ИгнатияВешнякова со сладкия словесы, наущал выспросить, каково, мол, тебе с твоейкрасотой за слюнявого идти? Одними почестями, дескать, сыта не будешь, ты жмолода, надо и тело белое когда-то тешить. До тебя, мол, не счесть охотников –молодцев да красавцев, так не раздумаешь ли? А она знаешь, что ему ответила?Почестями я с рождения и в отеческом доме сыта была и не дитя малое, чтобы прахиз горсти в горсть пересыпать!

Иван Васильевич от души хохотал. Анастасия же хмурилась:почему, знать бы, государя-Иванушку так уж волнует белое Улькино тело, коетешить некому будет? Его ли это заботы?

Втихомолку она дивилась доверчивости мужа. На ее взгляд,Ульке Палецкой не требовалось большого ума, что-бы понять: не станет ближнийгосударев дьяк по своей воле дорогу его брату перебегать! Да и что такоебезродный Вешняков? Лучше уж покладистый, до смерти влюбленный в Юлианию Юрка –пусть и малоумный, и слюнявый. И ведь простым глазом видно: если для того,чтобы породниться с царем, потребуется невесту прислать жениху в десятипросмоленных бочонках с печатями, Палецкий не замедлит собственноручноразрезать дочь на мелкие кусочки!

Неведомо почему, Анастасия с неприязнью вспоминала Палецкую,и в самом деле златовласую и синеглазую, но вовсе не такую уж писануюкрасавицу, как чудилось неразумнику Егорушке и даже Ивану.

Цвет в цвет, главное. Надо же такое сказать!..

Единственное, что утешало ее, в одиночестве скучавшуюпосреди свадебных торжеств, это мысль о первой ночи Ульки с Юрушкой. Тут-тоузнает эта ханжа, что значит – прах из ладони в ладонь пересыпать! Вполневозможно, что высокомерная Юлиания просто не создана для любовных радостей. Непонять ей: слаще этого небось ничего на свете нет! Анастасия торопливокрестилась при греховных своих мыслях, от которых ее бросало то в жар, то вхолод, и с нетерпением ожидала, когда опростается и вновь будет готова длясупружеских утех.

И вот – опросталась!..

Теперь она суеверно думала, что смерть дочери была каройГосподней за насмешки над добродетельной Юлианией. Господь – он иной раз бываетдо того мелочен, что даже досада берет. Распутникам разным все с рук сходит, астоит царице мысленно согрешить – тут же и грянул гром небесный. Ее дочкаумерла, на свет белый не полюбовавшись, а вон, по слухам, Магдалена вКоломенском родила сына… Пусть и значится он под какой-то там благопристойнойфамилией, но каждому известно, что – сын Адашева. Вот уж где грех так грех!Однако же Адашеву все сходит с рук. И Сильвестр его не попрекает, а царякусательными словами просто-таки изгрыз: потому, дескать, погибло твое первоедитятко, что зачато оно было в те дни, когда зачатие запрещено и блуд греховен.

Сильвестр уверяет: по воскресеньям, в праздники Господни, ив среду, и в пятницу, и в святой пост, и в Богородицын день следует пребывать вчистоте и отказываться от блуда. Однако же свадьбу государя с Анастасией игралив субботу, и мыслимо ли было им «воздерживаться от блуда» в воскресенье – тоесть на другой же день после свадьбы! Для чего тогда стелили им постель наснопах и семи перинах, как не для чадородия?

Она высказала это мужу, а тот лишь печально усмехнулся ивновь ответствовал словами Сильвестра: