Суматоха усилилась. Никому не хотелось срываться с места итащиться в необжитые, на скорую руку слаженные, наполненные сквозняками палаты.Однако для беременной Анастасии настолько невыносимы оказались запах пепла,которым теперь был пропитан воздух Москвы, да вонь от шипящих под редкими,скупыми дождичками горелых бревен, что ехать пришлось не мешкая. Царицу насилудовезли до Воробьевых гор (бабки уже начали бояться – скинет дорогой!), и хотятут, на высоте, на вольном ветру, дым сдувало и сносило в низины, все-таки вещии короба с платьями изрядно успели пропитаться горьким духом пожарищ. ХотелаАнастасия попроситься в Коломенское, но не осмеливалась. Адашев, похудевший,сумрачный, мотался между Москвой и Воробьевым дворцом, привозя из Москвы новыеновости – одна другой унылее. Анастасия стыдилась спросить его о Магдалене.

Затихшие было пожары возобновились 20 апреля. СлободыГончарная и Кожевенная обратились в пепел – и тотчас хлынули дожди, словноГосподь наконец смилостивился над перепуганной столицей.

Потихоньку зашевелились на пепелищах люди, начался сбормилостыни для погорельцев. Боярыни Анастасьины, притомленные сном на тощихсенниках, да сквозняками, да опостылевшей куриной лапшой, потихоньку ныли овозвращении из Воробьева. А ей до того не хотелось трогаться с места, опятьколыхаться на колеях, вытрясая душу! Царь, конечно, не вытерпел – сорвался вМоскву, но Анастасии уезжать не велел: плохо брюхатой на огонь смотреть, как быне родилось чадо с родимым пятном на лице! Царице было приказано пока сидеть вВоробьеве – ждать новостей.

Она и сидела, и ждала – молилась с утра до вечера либомусолила страницы любимой книжки про Петра и Февронию. Ну и шила жемчугом – доЮлиании Федоровны – искусницы, конечно, было далеко, однако покров ГрузинскойБожьей Матери Анастасия положила себе непременно закончить до родин. От нее неотходил младший князь Юрий: косноязычно бормотал, пора-де и ему жениться, какбы Ульку Палецкую за другого не отдали, она ведь красавица; а братец Иванобещал к Палецким сватов заслать, так вот не раздумал ли? Анастасия, как могла,успокаивала его…

Приезжал проведать сестру брат Данила – хмурый и злой, долгоотнекивался на вопрос, что гнетет, а потом пробурчал: Глинские, мол, вовсераспоясались, царь нарочно стравливает их с Захарьиными да Шуйскими,забавляется вспышками лютой вражды, но видит Бог, доиграется он себе на горе!..И попрекал сестру, что никак не решается замолвить слово за своих, – значит,тоже предалась Глинским? Он оставил Анастасию в слезах. Адашев видел, что онаплачет, спрашивал, чем озабочена царица, да Анастасия, боясь, что царьразгневается на брата (Адашев каждое слово переносил государю!), отмолчалась,вновь подавив желание спросить, как там Магдалена.

Дни тянулись медлительные, сонные, тягота подкатывала подсердце… Настал июнь. И тут опять загорелась Москва!

* * *

Накануне царь приехал навестить жену, провел ночь в еепостели, хоть и без греха – бабки обоих застращали выкидышем, – а наутроотправился на охоту. Государь был не в духе – на него всегда дурно действовалсильный ветер, а тут с утра несло с северо-востока, да почему-то не прохладойоблегчительной, как следовало бы, а знойным суховеем.

Доехали до Островка, никакой дичи не загнали, ягдташи тожебыли пустые, и сердитый Иван велел остановиться передохнуть. Когда подъезжали кдеревне, увидели у околицы около полусотни мужиков, стоявших на коленях. Ониимели вид людей, долго пробывших в дороге, но, судя по одежде, это были некрестьяне, а купцы и посадские люди.

Иван поднял руку, приказывая своим остановиться; вытянулсяна стременах, щурился, вглядываясь в неизвестных людей. Алексей Адашев иВешняков, скакавшие справа и слева от царя, неприметно для другихпереглянулись. Обоим враз вспомнилось одно и то же: года два или три томуназад, вот точно так же, на охоте, царский поезд остановили человек пятьдесятновгородских пищальников,[6] явившихся в столицу с какой-то жалобой. Иванунаследовал от деда своего, Ивана III Васильевича, ненависть ко всемуновгородскому, а потому, не слушая жалобщиков, велел своим стражникам разогнатьих. Новгородцы воспротивились, и началась свара: стреляли друг в дружку,секлись мечами – полегло с обеих сторон человек по десять. Иван пришел в такуюярость, что велел немедля дознаться, кто подучил новгородцев к дерзости имятежу. Тогда-то и простились с головами Воронцовы, отец и сыновья, потому чтоближний дьяк Василий Гнильевский, которому поручено было расследование, свел сними какие-то счеты и доложил, что Воронцовы да князь Иван Кубенский – тайныевиновники мятежа. И по одному только слову обуянный яростью государь жестокорасправился со своими былыми любимцами. А ведь именно из-за Федора Воронцова онкогда-то до слез ругался с Шуйскими… Теперь же тело Федора истлело в могиле.

Удивительно ли, что никто не спешил мчаться к околице ирасспрашивать путников, что у них за дело до царя! Но вот Игнатий Вешняковнаконец решился – дал шпоры и поскакал к незнакомцам.

Иван хмуро наблюдал за переговорами. Ноздри у него такдергались, желваки так гуляли по щекам, что Алексей Адашев уже заранее знал:нынче царь опять начнет чудесить. А ведь, казалось, после свадьбы он немалоутихомирился. Девок по улицам больше не гонял, в пыточную избу, кровьповеселить, не хаживал – даже с медведями реже забавлялся, чтоб не тревожитьцарицу! И хоть Анастасия Романовна уже была наслышана, как государьрасправлялся с теми, кто вызывал его недовольство, видеть ей этого еще неприходилось. И слава Богу! Такое зрелище не для женщины, чем паче беременной…

Во дворец приводили жертву, частенько и не подозревавшую оготовившейся ей участи, и ставили перед крыльцом. Вокруг собирались ратники скопьями. Являлся один из ближних царских людей – окольничий либо стремяннойкакой-нибудь – и объявлял, что государь Иван Васильевич жалует гостя милостью идозволяет играть перед своими царскими очами. И тут псари на цепях выволакивалина двор медведей – двух, а чаще трех или даже четырех здоровенных, матерыхзверюг! Разом отцепив от ошейников цепи, псари порскали по сторонам, оставивмедведей в окружении колючих копий – и наедине с обезумевшим от ужаса человеком,который заранее терял всякую силу сопротивляться. Звери гоняли несчастного покругу до тех пор, пока им это не надоедало, а потом с треском подминали подсебя, еще и драку затеяв, кому достанется добыча. Царь хохотал при этом зрелищетак, что у него начинал болеть живот.

Адашев диву давался, что государь поостыл к любимомубаловству. Однако, похоже, волнения, связанные с пожаром, открытая враждаГлинских со всеми прочими боярами, жалобы на них подточили его сдержанность –достаточно лишь малой искры, чтобы вспыхнул по-старому…

Алексей нетерпеливо привстал на стременах, глядя, какВешняков гонит коня от околицы.