Одно существенное отличие: именно в этой глуши и помещаетсяодна из не нашедших решения загадок. Не столь уж и далеко от деревни, всего-толигах в двух, если выйти на окраину, свернуть налево и прошагать в гору, всевремя в гору, отдуваясь и смахивая обильный пот. А там, на лысой вершинезаурядной горушки, по причине малозначимости даже не имеющей имени, как раз ипомещается то ли он, то ли оно…

Там есть могила, почти у самой вершины, – глубокая,однако незасыпанная. Еще деды пробовали засыпать, но со временем убедились, чтозанятие это абсолютно бесполезное: как ни засыпай, а земля все равно куда-тодевается, как в прорву. Давным-давно плюнули и перестали.

В могиле помещается мертвец – по описаниям смельчаков,именно мертвец, черно-синий и вонючий, тронутый разложением, да так отчего-то изадержавшийся на этой стадии восьмой десяток лет. Точнее говоря, не помещается,а где-то даже обитает. Поскольку он лежит смирнехонько только днем, в светлоевремя, а с наступлением темноты выползает, тварюга, из своей вечной квартиры,ползает и култыхает вокруг – никогда не отдаляясь, впрочем, от своей яминыдалее трех-четырех уардов. Иногда неразборчиво причитает и стонет, но далеко некаждую ночь, причем закономерностей в его поведении не усматривается вроде быникаких: может ныть и подвывать неделю подряд, а потом молчать месяц. Иныетолкователи из тех, что без всякого на то основания тщатся представить себядеревенскими колдунами и поиметь под этим соусом почет и уважение односельчан,а также материальные блага в виде яиц, сметаны и битой дичины, пытаются пороюуверять, что усматривают некие закономерности, позволяющие то предсказыватьпогоду, то урожаи и охотничьи успехи, то будущее родственников исоседей, – но по некоей традиции, идущей опять-таки от дедов, им, в общем,не верят и высмеивают. Деды давным-давно определили, что ничего подобного нет,а потому нечего и выделываться.

Живой покойник, в принципе, безопасен для окружающих. Всенезатейливые правила техники безопасности отработаны давным-давно: хорошоизвестно, что, ежели подобраться к нему вплотную, может и грызануть, ипридушить, а потому уже добрых полсотни лет старательно соблюдаетсяопределенная опытным путем безопасная дистанция. Деревенские парни, правда,частенько шляются на горушку – оскорблять живого покойника словесно, кидать внего ветками и камешками, чтобы потом хвастаться перед девками. Местный вьюнош,ни разу не ходивший за полночь тревожить живого покойника, согласно неписаноймолодежной традиции, считается словно бы и неполноценным, авторитетом непользуется и успеха у девок не имеет. Но лезть к самой могиле не решаются изаписные ухари – достоверно известно, что укус у обитателя горушки ядовитый, те,кого он оцарапал даже слегка, непременно помирали от огненной горячки изагнивания крови, так что некоторые правила поведения молодая деревенскаяпоросль впитывает если и не с молоком матери, то уж с тех времен, как начинаетразуметь человеческую речь.

И вот так – добрых восемьдесят лет. Достаточно, чтобы живойпокойник превратился из будоражащей воображение загадки даже не в местнуюдостопримечательность – в привычную деталь пейзажа. Восьмой департаментнаткнулся на это чудо-юдо лет через двадцать после того, как оно завелось в техместах, а потому отчет зияет пробелами, которые вряд ли когда-нибудь будутзаполнены. Точную дату появления нечисти не удалось определить с точностью нетолько до месяца, но и до года, ибо старики перемерли, а пришедшие им на сменусами помнили плохо, откуда эта диковина взялась и при каких обстоятельствах.Некоторые упрямо твердили, что это – один из былых обитателей деревни, которогоза некие жуткие грехи категорически отказался принять к себе потусторонний мир(вариант: имело место некое проклятье, наложенное на грешника проходившим вэтих местах святым Круаханом). С точки зрения Магистериума, объяснение это былонасквозь ненаучным, но, вот беда, научного просто-напросто не имелось. Научнымиметодами было неопровержимо доказано, что это существо на горушке и в самомделе представляет собою труп покойного человека, который, тем не менее, все жеспособен передвигаться и издавать звуки. И только. Под него не смогли подвестинаучно-теоретическую базу, как ни бились, а потому оставили в покое.Ликвидировать не пытались – кому-то хватило ума вовремя прислушаться к словамстариков, в один голос заверявших, что на их памяти живого покойника пытались исжечь дотла, завалив сушняком, и засыпать негашеной известью, – но сушнякс завидным постоянством отказывался гореть, а известь должного действия ни разуне производила…

Что ж, порой лучшая линия поведения – не делать ровнымсчетом ничего, старательно игнорировать загадку, которую не в состоянии одолетьвсе научно-материалистические методы…

Сварог сердито и небрежно отшвырнул толстенный «Кодекс жутиночной» на столик у изголовья своей необозримой кровати, фамильного ложа, покоторому можно было маршировать строевым шагом, если только взбредет в головутакое идиотство. Книга глухо шлепнулась за пределами круга света от ночника.Гаудин, надо отдать ему должное, в который уж раз оказался прав: все описанныев книге феномены, какими бы ни были диковинными и жуткими, воображенияотчего-то не будоражили, потому что их было слишком много, потому что каждый изних наблюдался многие десятки лет (а то и сотни), но так и не получилмало-мальски подходящего объяснения…

То ли сон не шел, то ли он попросту боялся смежить веки,зная, что снова окунется в зыбкий полусон, обволакивавший странными кошмарами,пугающими и надоедливыми, не удерживавшимися в памяти. Даже загадочное питье,лимонно-желтая жидкость в круглом графине, доставленное одним из доверенныхмедиков Гаудина, не действовало должным образом: оно лишь погружало врасслабляющее отупение, но глубокого, здорового сна не могло вызвать. А потомуСварог на вторую ночь велел Макреду выбросить графин в мусорную урну – в точудо техники, что здесь выполняло роль мусорной урны, растворяя в неяркойвспышке любой неорганический предмет. И снова маялся, валяясь на огромнойпостели в надежде, что природа каким-то чудом возьмет свое…

Справа от постели, на огромном ковре, тихонько посапывалАкбар, время от времени повизгивая и дергая лапами, – вот кому снилисьнормальные сны, вот кто дрыхнул без задних лап, даже зависть брала… В нишахтемными глыбами стояли древние рыцарские доспехи, слабые лучики света, которыйСварог до сих пор упрямо именовал про себя лунным, освещали лишь один угологромной спальни, где стоял старинный глобус Талара, – с постели можно былорассмотреть, что бледное сияние высвечивает Ферейские острова. Сварог находилсясейчас в столь измененном и болезненном состоянии мысли, что готов былусмотреть в этом некое знамение, а то и предсказание. Некоей трезвой частичкойсознания он понимал, что все это – дичь собачья, но не получал от этогоуспокоения… Может быть, это некая загадочная зараза, действующая исключительнона того, кто не был урожденным обитателем небес? И нужно слетать на землю,пожить там, развлечься и развеяться, чтобы…

Он передернулся, подскочил на постели, уселся, весь впротивном холодном поту.

Непонятно откуда доносился крик… или звук? Не имеющийотношения к чему-то живому? Или все же – крик?