– Разумеется. Ведь таково и твое желание, а кроме того,и твой долг. – На его лице вновь появилось загадочное сочетание улыбки инахмуренных бровей. – Может, мы наконец войдем в дом?

– Да, конечно.

Его слова и дружеское обращение доставили мне огромноеоблегчение. Я до сих пор не до конца осознавал, что Лестат вот он, рядом сомной, что я не только отыскал его, но и привел в свой дом, и теперь он согласенвыслушать мою историю.

Преодолев шесть ступенек, мы поднялись на мраморное крыльцо,и я распахнул дверь. Она, как обычно принято в деревенских домах, никогда незапиралась.

Перед нами раскинулся широкий центральный холл, вымощенныйчерно-белой ромбовидной мраморной плиткой. В конце его виднелась задняя дверь,ничем не отличавшаяся от парадной, через которую мы только что вошли.

Обзор нам частично закрывала одна из величайшихдостопримечательностей Блэквуд-Мэнор – изогнутая дугой лестница. Лестат сразуобратил на нее внимание, и во взгляде его читалось восхищение.

В холле работали кондиционеры и царила приятная прохлада.

– Как красиво... – произнес Лестат, стоя внизу, впролете, и рассматривая изящные перила и искусно выточенные балясины. –Надо же, она тянется до третьего этажа и делает двойной виток.

– Третий этаж – это чердак, – пояснил я. –Настоящая сокровищница, заполненная сундуками и старой мебелью. В свое времямне открылись некоторые ее маленькие тайны.

Лестат перевел взгляд на фреску, протянувшуюся по всемстенам холла. Это была солнечная итальянская пастораль. Насыщенный цветтемно-голубого неба доминировал над всем пространством.

– Что за прелесть! – воскликнул он, разглядываявысокий потолок. – Только посмотри на эту лепнину. Ручная работа?

Я кивнул.

– Мастера из Нового Орлеана. Ее создали в тысячавосемьсот восьмидесятом по указанию моего прапрапрадеда, а он был неисправимымромантиком и в какой-то степени сумасшедшим.

– А какая гостиная, – продолжал Лестат, заглянув всводчатую дверь. – И чудесная старинная мебель. Как называется этот стиль,Квинн? Рококо? Я словно вернулся в прошлое. Как во сне.

Я снова кивнул. Неловкость быстро уступила место гордости,которая, впрочем, тоже повергла меня в смущение, Сколько я себя помнил,Блэквуд-Мэнор мгновенно очаровывал людей. Все, кто оказывался в этом особняке,буквально захлебывались от восторга, и теперь меня удивляло, почему я поначалуиспытывал столь сильное смущение. Но дело в том, что мой удивительно властный икрасивый гость, в чьи руки я вручил собственную жизнь, вырос в замке, и яневольно опасался, как бы он не посмеялся над тем, что здесь увидит.

Лестата же, напротив, привели в восторг и золотая арфа, истарый рояль фирмы "Плейель"[5]. Он взглянул наогромный строгий портрет Манфреда Блэквуда, моего досточтимого предка, потомпринялся с восторгом осматривать столовую расположенную по другую сторону отхолла.

Я жестом пригласил его войти.

Старинная хрустальная люстра обрушивала потоки света надлинный стол, специально заказанный для этой комната, – за ним могли быразместиться человек тридцать. Золоченые стулья совсем недавно зановоперетянули зеленым атласным дамастом, сочетание золотого и зеленого – золотойзавиток на зеленом фоне – доминировало и на ковре во всю стену. Меж высокихокон дальней стены разместились золоченые буфеты, инкрустированные зеленыммалахитом.

Мне вновь захотелось извиниться – наверное, из-за того, чтоЛестат полностью погрузился в созерцание этого места.

– Блэквуд-Мэнор кажется теперь таким ненужным, –сбивчиво заговорил я. – Из постоянных обитателей остались только мы стетушкой, и у меня такое чувство, что в один прекрасный день кто-то явится изаставит нас передать дом для более разумного использования. Хотя, конечно, мыне единственные члены семьи... К тому же здесь живут слуги, хотя все они давноразбогатели и работать на кого-то им не обязательно.

Я умолк, устыдившись своего многословия.

– И каково же это более разумное использование? –с неизменным дружелюбием поинтересовался Лестат. – Почему бы этомуособняку и впредь не оставаться вашим благословенным домом?

Он смотрел на огромный портрет тетушки Куин в молодости:улыбающаяся девушка в белом, расшитом бисером вечернем платье без рукавов,которое вполне могли бы сшить буквально вчера, а не семьдесят лет тому назад.Внимание Лестата привлекло еще одно полотно: портрет Вирджинии Ли Блэквуд,супруги Манфреда, самой первой леди, поселившейся в Блэквуд-Мэнор.

Портрет Вирджинии Ли со временем потемнел, но не утратилпривлекательности, и образ женщины со светло-голубыми глазами, маленькимхорошеньким личиком и скромной улыбкой по-прежнему волновал зрителей. Она быласо вкусом одета по моде восьмидесятых годов девятнадцатого столетия:небесно-голубое платье с высоким воротом и длинными рукавами, присборенными наплечах; волосы взбиты в высокую прическу. Леди Вирджиния Ли приходиласьбабушкой тетушке Куин, и я давно подметил определенное сходство в их портретах– одни и те же глаза, овал лица, хотя другие заявляли, что никакого сходства невидят.

Эти портреты вызывали у меня противоречивые чувства иассоциации, особенно портрет Вирджинии Ли. Тетушка Куин до сих пор жила в доме.Но Вирджиния Ли... Я вздрогнул, но отогнал прочь неприятные воспоминания опривидениях и прочих нелепостях. Сейчас меня волновало другое.

– Да, почему бы ему не оставаться твоим домом,хранилищем сокровищ предков? – с невинным видом поинтересовалсяЛестат. – Не понимаю.

– Когда я был маленьким, – начал я рассказывать вответ на его вопрос, – дедушка с бабушкой были еще живы и превратили дом вподобие отеля. "Пансион с завтраком", как они его называли, хотя встоловой подавали и обед. Сюда наезжали толпы туристов. У нас до сих порорганизуют ежегодный рождественский банкет – певцы располагаются на лестнице иисполняют праздничные гимны, а гости собираются здесь, в холле. Именно длятаких случаев дом хорош. В прошлом году я устроил пасхальный банкет – вполночь, чтобы самому иметь возможность на нем присутствовать.