– Она, родимая, – Влад хмыкнул. – Точнее, промежуток, который просрали лапласы. Сорок пятый, тире, сорок восьмой.

Я выпрямился, мельком глянул на водителя в зеркало заднего вида. Вряд ли мы могли смутить человека, таксующего в солнцезащитных очках – вечером, осенью, в шторм – но, тем не менее, я понизил голос:

– Так это правда? То, что ты сказал. Война могла закончиться в сорок пятом?

– О, так посчитали, – прилежно отозвался Влад. – Каждый раз, когда ваш вид выясняет, чья правда правдивее, нам велено держаться подальше. И мы держались. В меру возможностей. Но мы же симбионты, и феи фактически тоже, мы живем в ваших городах, по вашим правилам. Вашими желаниями. А вы? Разбомбили Париж. Париж! Второй после Эдема!

Подавшись к водителю, энтроп проворковал что-то на французском. Мужик ответил тем же, и грудная хрипота его голоса была похожа на акцент. Влад хмыкнул, снова откинулся на сиденье.

– Когда лапласы обосрались по полной, а вместе с ним и синтроп, чьи массивы они прогоняли – о, кто же это был? – все ринулись перетряхивать знаки после запятых. А что у нас плохо считается и стреляет, как палка? Поехавшая кукуха. А где ее можно найти? В коммуне поехавших кукух в самом сердце Европы. Не то, чтобы фей до этого не брали в расчет – напротив: замкнуты, коллективны, живут на ограниченной территории, а, значит, весьма предсказуемы в стандартных раскладках. Но война – это хаос, а хаос крайне восприимчив к начальным условиям. Если раньше их темные наваждения игнорировали, как погрешность, то в попытке рассмотреть поехавшие кукухи как самостоятельную переменную лапласы поломали все расчеты. И те вдруг стали походить на руины вокруг. Взмах молоточка: виновны, виновны.

– Но это несправедливо, – возразил я. – Они не начинали войн, никого не убивали. Как можно было сделать козлом отпущения целое сообщество?

Влад хохотнул:

– Спроси у Моисея.

Я закатил глаза. Он продолжил:

– Речь не о справедливости, малой. А о том, как не дать превосходящему врагу осознать свое превосходство. Те из нас, что побольше, – ну, кого вы звали архонтами, – курировали этот вопрос веками. Но вы развиваетесь с умопомрачительной скоростью – на паровом двигателе и сами уже что-то заметили, да? – и симбиозы, что уж кокетничать, всячески вам в этом помогают.

– Что-что? Вы убиваете нас.

– Люди и без нас платят здоровьем за прочувствование собственного величия.

Я покачал головой, дивясь, как по-кружевному он переврал мои слова, а вдогонку еще и добавил:

– Не все так зациклены на святости жизни, малой.

Я снова уставился в окно. Влад тут же придвинулся:

– Ты куда? Начинается самая интересная часть.

– Военный трибунал?

– Бернкастель.

Я покосился на него:

– Так это был черный лебедь? Но почему он не предупредил заранее?

– А он предупредил. Каждый день, на протяжении полутора лет предупреждал – в письмах, всех, кого мог. Но почтовое сообщение, да еще с южным полюсом, такая ненадежная вещь… могли бы сказать они, если бы Бернкастель не заявился лично и на их лицах не отразилось, что дело не в утерянных отправлениях, а в чудовищном, наводящем ужас отправителе. Он как минимум антихрист. Не слышал?

Я изумленно покачал головой:

– Подробностей не знаю. Но когда он явился, затрясло даже синтропов. И это не для красного словца, малой: они ненавидят его всеми фибрами своих функций. Особенно после того, как он доказал, что писал, писал, писал, но архонты игнорировали его из-за предвзятости. Похоже, они топили почтовые танкеры, лишь бы не получать его писем. Так они смотрели.

– Не понимаю… Он же советник госпожи-старшего-председателя. Один из главных в Эс-Эйте.

Влад усмехнулся и посмотрел сквозь лобовое стекло. Он явно наслаждался этой историей, слишком детальной, чтобы быть чужой.

– Безобидная репутация фей рухнула. Их окончательно заклеймили как поехавших. А ведь таких, как Русалка, всерьез чокнутых, умеющих наживаться на чужих помешательствах, не большинство. Многие вырубаются, исчезают, врубаются с окровавленным ножичком в кармане, а потом долгие годы живут, забившись в угол в ожидании нового приступа. Но Бернкастель своим появлением, а затем выступлением, избавил фей от ответственности за то, что они не могут контролировать, и возложил ее на того, кто так кичился контролем.

– На госпожу-старшего-председателя? – пробормотал я.

Влад ностальгически усмехнулся:

– Так и наступила эпоха Большой Ответственности.

В боковых окнах такси плыли узкие, приклеенные друг к другу домишки. Какие-то из них казались по-довоенному пряничными, с деревянными рамами и рыхлым, в белых прожилках кирпичом. Фасады других были сплошь из стекла, фигурных люминесцентных украшений и пятен розового света. Влад вытянулся, глядя на дорогу, снова обронил что-то по-французски. Такси вильнуло к обочине.

– Приехали, – мурлыкнул он.

Я вылез первым и сразу узнал эту часть старого города. Галерея Обержинов была буквально за холмом.

Влад поравнялся со мной, поднял голову. Я тоже посмотрел на разливающуюся неоном вывеску. Мамма Мия, сияла она.

– Если ты спросишь меня, кому можно доверять в этом городе, я назову их. Даром что феи. – Энтроп хмыкнул. – А потом вспомню, что никому.

Войдя внутрь, мы оказались в узком двухэтажном лофте с винтовой лестницей и граффити во всю левую стену. В глубине первого этажа обвешанная светящимися гирляндами стояла трехстворчатая ширма. За ней жужжало что-то, по звуку напоминавшее зубное сверло. Негромко играл модный рок, кажется, итальянский.

Едва закрылась дверь, на дальней стене мигнула большая лампочка, разбавив золотой свет гирлянд аварийно-красным. За нашими спинами щелкнул замок. Увесисто так – как амбарный. Жужжание прекратилось, и через секунду из-за ширмы выглянула женщина.

– Опять другой! – воскликнула она.

Влад по-хозяйски прошел вглубь. Я задержался, окинув взглядом граффити. По голому кирпичу тянулась галерея женских портретов с цветами, и птицами, и змеями в облаках разноцветных волос.

Фея вышла из-за ширмы, и я увидел низкую, с копной цыганских волос женщину. По ее крепким смуглым рукам струились татуировки: такие же яркие и плотные, как граффити на стене.

– Как ты успеваешь так быстро переобуваться?! – фея изумленно обошла Влада по кругу.

– В полете. – Тот повертелся, давая себя осмотреть.

Я почувствовал чей-то взгляд и поднял голову. Не то, чтобы у меня имелась какая-то сверхчувствительность, но на втором этаже стояла женщина во вдовьем платье под горло, и если бы у ее сумрачного взгляда был физический эквивалент, он рухнул бы на меня чугунной наковальней.

– Это Мама, – Влад подвел ко мне фею с татуировками, и та насмешливо изобразила реверанс. – Там Мия. – Энтроп указал наверх. – Мия, привет! Это малой! Третья эм! Почти ансамбль!

– Очень приятно, – машинально кивнул я.

Фея наверху отвернулась и молча ушла вглубь этажа. Чугунная наковальня развоплотилась в обычную неприязнь к чужакам, и я запоздало отметил, что у Мии не было волос.

– Штучка наверху. Сходи проведай. А я помогу Маме по хозяйству. Кстати, тут есть чумовой кофе с секретным успокаивающим ингредиентом. Хочешь? Я принесу. Но если еще до него почувствуешь себя как-то… странно… – Влад