Скучно быть хорошим. Но он же синтроп. Он быстро вытравит тебя из себя, еще и в ответ укусит.

В кофе распухали подтопленные зефирки. Я пялился на обволакивающие струйки пара, пока до меня доходил смысл его последних слов:

– Погоди… Так то, что я сейчас чувствую…

– Да. Это Мия. Грусть и тревога – тоже вдохновение.

Я моргнул:

– Ах ты, мудак…

– Ты слишком зажатый. Это кончится нервным срывом.

– Нахер иди.

Я резко встал.

– Я из лучших побуждений, честно! – всплеснул руками Влад. – Ты был настолько «в порядке», что спрашивать тебя о Снежке было все равно что добить. Рядом же с Мией душевная боль всегда находит выход. – Влад пригубил второй кофе, невозмутимо встретил мой, вероятно, озверевший взгляд. – Днем все только и болтали, что ты уехал за ней, едва волоча ноги. Вы звезды внутреннего таблоида, малой. Но ты вернулся. А она?.. Узнала хотя бы, кто управлял тварями?

Я протер лицо и пообещал себе, что не скажу больше ни слова. Ну, кроме:

– Нет.

Он отставил кружку.

– Прискорбно. Она казалась такой… Замотивированной. Что же случилось?

– Влад, нет!

– Но ты погрустил! Тебе полегчало!

– С чего бы?! Если ничего не исправить, почему мне должно полегчать?!

С глубоко озабоченном видом он не стал меня перебивать.

– Мы вроде как… Не знаю, как правильно сказать! Мы больше не дубль-функция.

– Ого… А так можно было?

– Типа того.

– Вы расстались, – сказала Мия. – Так это правильно сказать.

– Нет. – Я мотнул головой. – Мы не… Мы не были теми, кто может расстаться.

Влад истончил усмешку:

– Небезразличными друг другу людьми?

Я уставился в сторону, чтобы не видеть его кривляний. Не этих даже, а в ответ на:

– Типа того.

Потому что суть он уловил мгновенно.

– Обалдеть. Вы не расстались… Снежка бросила тебя! Чтоб ты понимала, – Энтроп провернулся в кресле к Мие. – Там натурально мертвая девица. Зато вот тут, – он крутанул пальцем у виска, – рентген, полиграф и все города мира на «а» и «а». В одной прошивке. Но кто ей подсказал, что есть такая опция?

– Я. Наверное. Не знаю!

Начать говорить было чудовищной ошибкой. Я зашатался по гримерке, пытаясь успокоиться, подошел к перилам, протяжно вдохнул. Это ее выбор (уставился я вниз), в отличие от всего остального (стиснул перила), я должен принять его, просто должен, даже если никогда не пойму.

– Мне жалко ее… – процедил я. – Мне просто жалко ее… Это не такое уж и светлое чувство…

Влад молча облокотился на перила рядом. Я снова попытался разозлиться на него, но не смог. У меня не осталось сил, они все ушли на то, чтобы игнорировать пустоту по форме ее имени. Так солдат не замечает дыру в животе, пока дымятся окопы и грохочут орудия, наделяя смыслом крошечный винтик глобальной мясорубки. Но вот, все закончилось. Бой стих, и смерть сказала: стоп. Она всегда брала свое. У нее не было принципов.

– И что мне теперь делать? – беспомощно спросил я.

Влад лениво растекся по перилам.

– Начнем с лучших практик человечества.

* * *

И мы напились. Впятером, включая огромного мужика с расписной татуировкой солнца на темечке, которому Мама закончила набивать я-не-хотел-знать-где луну. Она была единственной, кто пил стоя (хотя за ширмой оказался приличный обеденный стол) и, поглаживая мужика по всполохам нататуированного света, ласково звала его Подсолнушком. Подсолнушек отвечал ей с не меньшей, зычно-медвежьей нежностью: Маммушка. Он был видным обладателем атаманских усов и коллекторского агентства на юге города. Когда ему позвонили, и Подсолнушек продемонстрировал рабочий бас, на столе завибрировали баночки неприбранных красок и стеклянные блюдца со шпротами.

Мама разливала портвейн по одинаковым картонным стаканчикам, но для Подсолнушка это был наперсток. Его стаканчик пустел с трех глотков, а, значит, каждые десять минут требовался новый тост. В одном из них мы узнали, как Подсолнушек расстался с последней женой. Она пырнула его ножом, пока он спал, но лезвие увязло в натренированной мышце и сломалось, отчего Подсолнушек проснулся и подумал, что очевиднее знака уже не будет. Мораль истории заключалась в том, что женщинам, презирающим совместные походы к психотерапевту, есть что скрывать. Влад с восторгом покивал, уточнил адрес его бывшей, и мы выпили за то, чтобы брак между любящими никогда не становился заводским.

Я редко пил. С Хольдом не успел дорасти, с Мару пытался быть хорошим, с Ариадной все понятно, а одному не приходило в голову. Но случались праздники, и даже какие-то мелкие поводы, и особые периоды у Мару, когда он сутками не выпускал из рук смартфон, отлучался на выходные, возвращаясь с вином, едой на вынос и мечтательностью, в которой не заметил бы и труп посреди комнаты. Поэтому, когда мысли притупились, и меня накрыло первой волной тепла, чужие истории вдруг стали такими захватывающими, что я подумал… Хм, что же я подумал… В общем, точно не пожалел.

К третьей бутылке случился экшн. В позе культуриста Подсолнушек клялся, что сможет откупорить портвейн при помощи полотенца, стены и сапога, и обещал сбрить усы, если прольется хоть капля. Мама хихикала, но отговаривала. Влад подначивал, разыскивая в инструментах бритву. Мия вздыхала, по-монашески пощипывая хлебный мякиш. Это была одна из лучших сцен вечера, но омрачало ее то, что я хотел в туалет еще бутылку назад.

Уборная оказалась на втором этаже. Бутылку они грохнули еще до того, как я поднялся. Музыка заглушила всю палитру Подсолнушковых чувств, но общий посыл был очевиден.

Госпожа М. сидела там же, где мы ее оставили. Я напрочь забыл о ней внизу, да и, поднявшись, не сразу заметил. Пустая, вросшая в интерьер, как манекен, она казалась частью большого кукольного домика. Вот и все, подумал я, что осталось от существа, наводившего ужас на саму госпожу-старшего-председателя. Миф и немного костей. Как от любого хищника своей эпохи.

На выходе из туалета меня поджидал Влад. Он, конечно, сделал вид, что горячо заинтересовался радужными шмотками, висящими на рельсе у стены – и даже выудил оттуда розовую шкуру с длинным, в палец, ворсом.

– Как тебе? – спросил он, набросив на плечи.

– Похоже на шубу.

– Это и есть шуба.

– Значит, на ковер.

Влад запустил пальцы в воротник, прогладил подшерсток:

– Они собираются петь. После второго медляка Мия начнет плакать, а от этого даже я в ступоре несколько дней. Пора валить.

Я не возражал. Лучшие практики человечества на то и лучшие. Опершись на стену, я рассеянно наблюдал за миграциями розового руна от зеркала к зеркалу и тем, как Влад, крутясь, бормотал что-то вроде: «бздят, черный идет не ко всему».

– Можно вопрос?

– Валяй.

– У тебя же есть второй глаз?

Он недоуменно на меня покосился, будто я спросил про хвост. Но я сверился с быстро тающей памятью. Хвостов не было.

– Просто… Его не может не быть. Ты же энтроп. Вы делаете себя, какими хотите. Невозможно, чтобы ты принимал такие разные формы и не мог отрастить