— Да, — успокаивающе произнес силуэт в дверном проеме. Губыего раздвинулись в усмешке, обнажив белые зубы. — Но не думаю, что в этом будетнеобходимость. Входи. Дай-ка мне посмотреть на тебя.

Мусорный Бак шагнул внутрь. Дверь закрылась, и они оказалисьв полутьме. Невыносимо горячая рука сомкнулась на холодной руке Мусорного Бака…и неожиданно он почувствовал покой.

Флегг сказал:

— Для тебя есть работа в пустыне, Мусор. Важная работа. Еслихочешь.

— Все, что ты скажешь, — прошептал Мусорный Бак. — Все, чтоты скажешь.

Рэнделл Флегг обнял его за плечи.

— Пошли. Нам надо кое-что обсудить.

Люси Сванн проснулась без четверти полночь. Над скалистымигорами сверкнула бесшумная зарница. До этого путешествия она никогда не бывалазападнее Филадельфии, где жил ее сводный брат.

В другой половине спального мешка никого не было — отэтого-то она и проснулась. Она встала и пошла туда, где он мог быть, — ввосточную часть лагеря. Она шла бесшумно, не побеспокоив ни одной живой души.Разумеется, кроме Джаджа. Около полуночи было его время, а Джаджа Фэррисаникогда нельзя было застать спящим на часах. Джаджу было семьдесят лет, априсоединился он к ним в Джойлете. Теперь их было девятнадцать человек:пятнадцать взрослых, трое детей и Джо.

— Люси? — позвал Джадж тихим голосом.

— Да, ты не видел…

Тихий смешок.

— Конечно, видел. Он рядом с шоссе, на том же месте, что ивчера и позавчера.

Она подошла поближе и увидела, что на коленях у него открытаБиблия.

— Джадж, ты глаза себе испортишь.

— Ерунда. Такую книгу лучше всего читать при свете звезд.Как это там? «Ужасы устремились на меня; как ветер, развеялось величие мое, исчастье мое унеслось, как облако. И ныне изливается душа моя во мне: дни скорбиобъяли меня. Ночью ноют мои кости, и жилы мои не имеют покоя».

— Как это мило, Джадж.

— Я бы не сказал, что это мило. Это книга Иова. В ней нетничего милого, Люси.

Он закрыл Библию.

— «Дни скорби объяли меня. Ночью ноют мои кости и жилы моине имеют покоя». Это о нем, Люси. О Ларри Андервуде.

— Я знаю, — сказала она и вздохнула. — Если бы я толькомогла понять, что с ним происходит.

Джадж, у которого были свои подозрения на этот счет,промолчал.

— Ведь это не могут быть сны, — сказала она. — Никто ихбольше не видит, кроме Джо. Но Джо это… особый случай.

— Да, ты права. Бедный мальчик.

— И все здоровы. По крайней мере с тех пор, как умерламиссис Воллмен.

Через два дня после Джаджа к ним присоединилась пара,назвавшая себя Диком и Салли Воллменами. Люси казалось абсолютно невероятным, чтогрипп мог оставить в живых мужа и жену, и она подозревала, что брак их былгражданским и заключен был совсем недавно. Им было за сорок. С первого взглядабыло очевидно, что они очень любят друг друга. Потом, неделю назад, в доместарой женщины в Хемингфорд Хоуме Салли Воллмен заболела. Они оставались там втечение двух дней, безуспешно надеясь, что ей станет лучше. Она умерла. ДикВоллмен остался с ними, но теперь он был другим человеком — бледным,задумчивым, молчаливым.

— Он принял это близко к сердцу, вам не кажется? — спросилаона Джаджа Фэрриса.

— Ларри — это человек, который нашел себя в жизни достаточнопоздно, — сказал Джадж, прочищая горло. — По крайней мере, мне так кажется.Мужчины, которые находят себя поздно, никогда не бывают в себе уверены. В нихсосредоточены все гражданские добродетели: они активны, но никогда не бываютфанатиками, они уважают факты и никогда не пытаются их искажать, они чувствуютсебя не в своей тарелке на руководящей позиции, но никогда не способныуклониться от ответственности. Из них получаются лучшие демократические лидеры,так как они очень редко любят власть. Совсем напротив. А когда что-тослучается… когда миссис Воллмен умирает…

— Был ли это диабет? — прервал Джадж сам себя. — Вполневозможно. Синюшный цвет кожи, быстрое наступление комы… возможно, возможно. Ноесли это так, то где был ее инсулин? Могла ли она позволить себе умереть? Былоли это самоубийство?

Джадж задумался.

— Вы хотели что-то сказать, — мягко напомнила Люси.

— Так вот, когда что-то случается — когда умирает СаллиВоллмен от диабета, внутреннего кровотечения или какой-нибудь другой болезни, —такой человек, как Ларри, начинает винить в этом себя. Человек, обладающийвсеми гражданскими добродетелями, редко хорошо кончает.

— Мне кажется, здесь скрывается еще кое-что, — грустносказала Люси.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Как вы там говорили? «Ночью ноют мои кости и жилы мои неимеют покоя»?

Он кивнул.

— Не кажется ли вам, что это довольно точное описаниевлюбленного?

Он посмотрел на нее, удивившись, что она давно знает то, очем он хотел умолчать. Люси пожала плечами и горько улыбнулась.

— Женщины знают, — сказала она. — Женщины почти всегда всезнают.

Прежде чем он смог ей ответить, она ушла к дороге, где сиделЛарри, размышляя о Надин Кросс.

— Ларри?

— Я здесь, — откликнулся он. — Почему не спишь?

— Замерзла, — сказала она. Он сидел на обочине, скрестивноги, словно на сеансе медитации. — Не помешаю?

— Конечно. — Она присела, и он обнял ее за талию. По оценкамЛюси, они были сейчас в пятидесяти милях к востоку от Боулдера. Если выехатьзавтра не позднее девяти, то ленч они смогут съесть уже в Свободной Зоне.

Свободная Зона Боулдера — так выражался по радио человек поимени Ральф Брентнер, и он сказал (в некотором смущении), что Свободная ЗонаБоулдера — это просто их позывные, но Люси название нравилось само по себе,из-за своего звучания. Оно звучало правильно. Оно звучало как начало новойжизни. И Надин Кросс приняла это название с почти религиозным рвением, словноэто был талисман.

Через три дня после того как Ларри, Надин, Джо и Люсиприбыли в Стовингтон и обнаружили, что в Центре никого нет, Надин предложила,чтобы они раздобыли радиопередатчик и стали прослушивать все сорок каналов.Ларри принял идею с восторгом, — а так он принимал почти все ее идеи, —подумала Люси. Она не понимала Надин Кросс. Было очевидно, что Ларри влюблен внее, но она не хотела иметь с ним ничего общего, кроме повседневных дел.