– О, поверь мне, я тебя знаю, – продолжала Акаша,слегка смягчив тон. – Знаю, как ты столько лет прожила, не изменяясь.Тысячу раз я видела тебя чужими глазами, я знаю, что тебе мерещится, будто твоясестра жива. Возможно, она действительно жива – в каком-нибудь невероятномвиде. Я знаю, что твоя ненависть ко мне только усилилась и ты углубилась ввоспоминания, в самое их начало, чтобы найти смысл в том, что происходит внастоящий момент. Но, как ты сама мне говорила во время наших бесед во дворцена берегу великого Нила, не ищите ни в чем смысла. Ничего подобного несуществует! Бывают вещи видимые, бывают – невидимые, и на самых невинных из насмогут обрушиться ужасные бедствия. Разве не понятно, что это жизненно важно длятого, что я собираюсь сделать?!

И опять Маарет не ответила. Она застыла, и лишь еезагадочные прекрасные глаза тускло блестели под влиянием того чувства, котороес полным основанием можно было бы назвать болью.

– Я создам смысл, – с оттенком злобы в голосесказала Акаша. – Я создам будущее, я определю, что такое добро. И я нестану взывать к мифическим богам, богиням или духам, чтобы оправдать своидействия на основании абстрактной морали. Я не обращусь и к истории! Я не будуискать в грязи сердце и мозг моей матери!

Собравшиеся содрогнулись. На губах Сантино заиграла горькаяусмешка. А Луи так посмотрел на немую фигуру Маарет, словно хотел ее защитить.

Мариус поспешил вмешаться, чтобы разговор не зашел слишкомдалеко.

– Акаша, – с мольбой сказал он, – даже еслиэто реально, если смертное население не восстанет против тебя и мужчины ненайдут способ уничтожить тебя задолго до того, как твой план будет осуществлен…

– Ты глуп, Мариус, или считаешь глупой меня. Тыдумаешь, я не знаю, на что способен этот мир? Какая абсурдная смесь дикарства итехнологических хитростей составляет разум современного человека?

– Моя царица, думаю, ты этого не знаешь! –воскликнул Мариус. – Я действительно так думаю. Я считаю, что ты не можешьсоставить для себя полную картину этого мира. Как и любой из нас, мир слишкомразнообразен и велик, мы пытаемся объять его с помощью разума, но не можем.Тебе известен один из миров, но это не весь мир, это мир, который ты покаким-то своим причинам выбрала из десятка других.

Охваченная новой вспышкой гнева, она резко качнула головой.

– Не испытывай мое терпение, Мариус. Я пощадила тебя поодной простой причине: Лестат хотел сохранить тебе жизнь. К тому же ты силен иможешь быть мне полезен. Но не более того, Мариус. Не забывайся.

Они замолчали. Несомненно, он видел, что она лжет. Ясознавал это. Она любила его и испытывала в связи с этим унижение, поэтомупостаралась задеть его побольнее. И это ей удалось.

– Даже если это выполнимо, – мягко продолжалнастаивать он, – ты можешь сказать по совести, что люди вели себя до тогоплохо, что заслужили это наказание?

Я вздохнул с облегчением. Я знал, что у него хватитмужества, что, как бы она ему ни угрожала, он выскажет все, что пытался сказатья.

– Теперь ты не вызываешь у меня ничего, кромеотвращения, – ответила она.

– Акаша, я наблюдал за людьми две тысячи лет. Назовименя римлянином на арене, если пожелаешь, и расскажи о предшествующих эпохах.Когда я упал к твоим ногам, я умолял тебя дать мне знания. Но то, чему я сталсвидетелем за этот недолгий промежуток времени, переполняет меня любовью ковсему смертному, я стал свидетелем революции в мыслях и философии, которуюсчитал невозможной. Разве человеческая раса не движется к тому самому веку мираи процветания, который ты описываешь?

Ее лицо выражало полнейшее презрение.

– Мариус, – сказала она, – этот век войдет ванналы как одна из самых кровавых эпох в истории человеческой расы. О какихреволюциях ты говоришь, когда одна маленькая европейская нация истребила миллионылюдей, выполняя прихоть безумца, когда целые города пали под бомбами, чтобы ужене подняться? Когда дети в пустынях Востока воюют с другими детьми во имядревнего деспотичного бога? Мариус, женщины всего мира омывают плоды чревасвоего в сточных трубах. Оглушающие крики голодных не достигают ушей богачей,спрятавшихся в оснащенных по последнему слову техники цитаделях, болезнинеистовствуют среди умирающих от голода на целых континентах, в то время какпациенты великолепных клиник тратят целые состояния на косметические операции инадежду на вечную жизнь, заключенную в пилюли и флаконы. – Она тихозасмеялась. – Разве когда-либо крики умирающих раздавались с такой силой вушах тех из нас, кто способен их услышать? Разве когда-либо проливалось столькокрови?

Я чувствовал, как рушатся надежды Мариуса. Я видел страсть,заставлявшую его сжимать кулаки и подыскивать подходящие слова, исходящие изглубины души.

– Ты кое-чего не видишь, – сказал оннаконец. – Кое-чего не понимаешь.

– Нет, дорогой мой. У меня со зрением все в порядке.Как всегда. Это ты ничего не видишь… Как всегда.

– Взгляни на лес! – воскликнул он, указывал настеклянные стены. – Выбери одно дерево, опиши его, если хочешь, вкатегориях того, что оно уничтожает, чему сопротивляется, чего не достигает, –и получишь монстра с алчными корнями и несокрушимой энергией, который отнимаету других растений свет, питательные вещества, воздух. Но не в этом заключаетсяправда о дереве. Это не вся правда, если рассматривать его как часть природы, –и под природой я разумею не что-то священное, но картину в целом, Акаша, тоцелое, что вмещает в себя частности.

– А теперь ты выберешь себе причины дляоптимизма, – сказала она. – Как всегда. Ну же. Опиши мне западныегорода, где даже беднякам ежедневно раздают тарелки с мясом и овощами, и скажи,что голода больше нет. Что ж, твой ученик уже накормил меня этой кашкой –идиотскими глупостями, на которых испокон веков основывалось самодовольствобогачей. Мир погряз в лишениях и хаосе, он не лучше, чем раньше, если не хуже.

– О нет, это не так, – твердо ответил он. –Мужчины и женщины способны учиться. Они постоянно меняются, причем к лучшему,расширяют свои горизонты и вместимость своих сердец. Ты несправедлива к ним,когда называешь эту эпоху самым кровавым веком в истории, ты не видишь света,который благодаря тьме сияет все ярче и ярче, ты не видишь эволюциючеловеческой души!

Он поднялся со своего места, подошел к ней, заняв пустоекресло слева, между ней и Габриэль, и взял ее за руку.

Я испугался. Испугался, что она не позволит ему дотронутьсядо себя, но ей, видимо, понравился этот жест, она только улыбнулась.