Переступив порог, автоматически нажимает большую кнопку напанели, и тут же из динамика над головой звучит голос миссис Мортон. Звуковаясистема класса хай-тек, поэтому ощущение, что голос живой, будто сама миссисМортон говорит из гостиной.

— Заезжал Джек Сойер и оставил вторую кассету, чтобы ты еепрослушал. Он говорит… ты понимаешь, запись того человека. Плохого человека.

— Плохого человека, правильно, — бормочет Генри, открываетдверцу холодильника, наслаждается волной холодного воздуха. Рука безошибочноложится на банку «Кингслендского темного», одну из трех, стоящих в дверце.Сейчас не до ледяного чая.

— Обе кассеты в твоей студии, на звуковом пульте. Далее,Джек хотел, чтобы ты позвонил ему на сотовый. — В голосе миссис Мортонпоявляются назидательные нотки. — Если будешь говорить с ним, надеюсь, скажешьему, чтобы он был осторожен. И будь осторожен сам. — Пауза. — Не забудь проужин. Он в холодильнике на второй полке, по левую руку.

— Не надо, не надо меня учить, — говорит Генри, ноулыбается, открывая банку с пивом. Идет к телефону и набирает номер Джека.

***

На пассажирском сиденье в кабине пикапа, стоящего переддомом номер 1 по Нейлхауз-роуд, оживает сотовый Джека. Но кабина пуста, так чтоего трели никто не слышит.

***

«Абонент, которому вы пытаетесь дозвониться, в настоящеевремя не отвечает. Пожалуйста, попробуйте позвонить позже».

Генри кладет трубку, возвращается к двери, нажимает напанели другую кнопку. Голоса, которые сообщают время и температуру воздуха, егоперсональные, но запрограммированы так, что Генри не знает, какой голосуслышит. На этот раз в солнечную, кондиционированную тишину дома врываютсявопли Висконсинской крысы.

— Время четыре двадцать две пополудни! Снаружи температуравосемьдесят два градуса! Внутри — семьдесят![107] Что тебе до этого? Что всемдо этого? Жуй это, ешь, запивай, оно все-е-е…

..равно выйдет из одного места. Правильно. Генри вновьнажимает на кнопку, отсекая завершающую часть фирменной фразы Висконсинскойкрысы. Неужели так быстро прошло время?

Господи, совсем недавно пробило полдень. И раз уж речь зашлао времени, так ли давно ему было двадцать лет и энергия била в нем ключом? Чтос…

Вздох повторяется, прерывая насмешки над собой. Вздох?

Ой ли? Куда вероятнее, сбой в работе кондиционера. Во всякомслучае, только таким образом он может это объяснить.

Он может дать ту трактовку, какую хочет.

— Есть тут кто-нибудь? — спрашивает Генри. В голоседребезжание, которое он ненавидит. Старческое дребезжание. — Есть кто-нибудь вдоме?

На какую-то секунду его охватывает страх: а вдруг он услышитответ. Но никто не отвечает, понятное дело, и Генри тремя большими глоткамиополовинивает банку. Решает, что пойдет в гостиную и немного почитает. Может,Джек позвонит. Может, алкоголь поможет ему унять расшалившиеся нервы.

«А может, в ближайшие пять минут мир перестанетсуществовать, — думает он. — И тогда тебе не придется вслушиваться в этотужасный голос на кассетах, которые ждут в студии».

Эти чертовы кассеты лежат на звуковом пульте, какнеразорвавшиеся бомбы.

Генри медленно возвращается в гостиную, выставив перед собойруку, говоря себе, что он не боится, совершенно не боится прикоснуться к лицуумершей жены.

***

Джек Сойер навидался всякого, побывал в местах, где нельзявзять напрокат автомобиль в компании «Авис» и вода вкусом не отличается отвина, но и для него открывшееся под одеялом — шок. Точнее, нога Мышонка. Ещеточнее, то, что стало с ногой Мышонка. Когда ему удается взять себя в руки,первый позыв — отругать Дока за то, что он снял штаны с Мышонка. Джек думает ососисках, о том, как они сохраняют форму на скворчащей сковородке, котораястоит на раскаленной горелке. Это, безусловно, глупое сравнение, primostupido,[108] но человеческий мозг в стрессовых ситуациях выдает более чемстранные умозаключения.

Форма ноги сохраняется, в какой-то степени, но плотьотделилась от кости. Кожи как таковой нет, она превратилась в сочащуюсяжелеобразную субстанцию, смесь молока и беконного жира. С мышцами, которыеобтягивала кожа, тоже произошли катастрофические изменения. Укушенная нога изтвердого состояния словно перешла в жидкое, эта жидкость испепеляет и диван, накотором лежит Мышонок. К запаху разлагающейся плоти добавляется запах тлеющейткани.

Из этой отдаленно напоминающей ногу массы торчит ступня,полностью сохранившаяся, целая и невредимая. Будто принадлежащая другомучеловеку. Джеку на мгновение становится дурно, он наклоняет голову, борясь сподкатившей к горлу тошнотой, изо всех сил пытаясь не заблевать рубашку.

Возможно, спасает Джека рука, которая ложится на его плечо.Нюхач пытается хоть как-то поддержать его. Краснота полностью ушла с лицаНюхача. Выглядит он как мотоциклист, поднявшийся из могилы, герой многих легендбайкеров.

— Видите? — Голос Дока доносится издалека. — Это не ветрянаяоспа, друг мой, хотя поначалу некоторые симптомы совпадали. Красные пятна ужепоявились на левой ноге… на животе… на яйцах. Так выглядела кожа вокруг укуса,когда мы привезли его сюда, краснота и припухлость. Я думал: черт, ничегострашного, у меня достаточно «зитромакса», чтобы справиться с воспалением дозахода солнца. Сами видите, какой прок от «зитро». Тут вообще бы вряд ли чтопомогло. Эта дрянь пожирает диван, а потом, думаю, примется и за пол. Эта дряньочень голодна. Так что же это, Голливуд? Я чувствую, только вам и Мышонкуизвестен ответ.

— Он по-прежнему знает, где находится дом, — вставляетНюхач. — Я вот понятия не имею, хотя мы только что вернулись оттуда. Ты тоже.Так?

Док согласно кивает:

— Но Мышонок — он знает.

— Сюзи, дорогая, — обращается Док к Медведице. — Пожалуйста,принеси другой плед. Этот уже на последнем издыхании, вот-вот прохудится.

Медведица уходит с радостью. Джек встает. Ноги ватные, новсе-таки держат.

— Прикройте его, — говорит он Доку. — Я иду на кухню. Еслине выпью сейчас воды, умру.

Джек пьет прямо из-под крана, жадно глотает, пока желудок ненаполняется до краев, потом рыгает, как лошадь. Какое-то время стоит, глядя надвор Нюхача и Медведицы. Среди сорняков установлены качели. При виде их у Джекащемит сердце, но он все равно смотрит на качели. После того как он увидел ногуМышонка, то, что с ней стало, очень важно напомнить себе, что он здесь не безпричины. И чем большую боль вызывает напоминание, тем лучше.