– Какой Чижов? Ну, какой? Говори, коли знаешь.

– А длинный, возгривый, летось на базаре сидел.

– А на кой ляд мне твово Чижова, люди добрые, а?

– А я почем знаю, на кой те ляд Чижова.

– А кто тебя знает, на что он тебе, – подхватила другая, –сам должен знать, на что его тебе надо, коли галдишь. Ведь он тебе говорил, ане нам, глупый ты человек. Аль правду не знаешь?

– Кого?

– Чижова.

– А черт его дери, Чижова, с тобой вместе! Отколочу его, вотчто! Смеялся он надо мной!

– Чижова-то отколотишь? Либо он тебя! Дурак ты, вот что!

– Не Чижова, не Чижова, баба ты злая, вредная, мальчишкуотколочу, вот что! Давайте его, давайте его сюда, смеялся он надо мной!

Бабы хохотали. А Коля шагал уже далеко с победоноснымвыражением в лице. Смуров шел подле, оглядываясь на кричащую вдали группу. Емутоже было очень весело, хотя он все еще опасался, как бы не попасть с Колей висторию.

– Про какого ты его спросил Сабанеева? – спросил он Колю,предчувствуя ответ.

– А почем я знаю, про какого? Теперь у них до вечера крикубудет. Я люблю расшевелить дураков во всех слоях общества. Вот и еще стоитолух, вот этот мужик. Заметь себе, говорят: «Ничего нет глупее глупогофранцуза», но и русская физиономия выдает себя. Ну не написано ль у этого налице, что он дурак, вот у этого мужика, а?

– Оставь его, Коля, пройдем мимо.

– Ни за что не оставлю, я теперь поехал. Эй! здравствуй,мужик!

Дюжий мужик, медленно проходивший мимо и уже, должно быть,выпивший, с круглым простоватым лицом и с бородой с проседью, поднял голову ипосмотрел на парнишку.

– Ну, здравствуй, коли не шутишь, – неторопливо проговорилон в ответ.

– А коль шучу? – засмеялся Коля.

– А шутишь, так и шути, Бог с тобой. Ничего, это можно. Этовсегда возможно, чтоб пошутить.

– Виноват, брат, пошутил.

– Ну и Бог те прости.

– Ты-то прощаешь ли?

– Оченно прощаю. Ступай.

– Вишь ведь ты, да ты, пожалуй, мужик умный.

– Умней тебя, – неожиданно и по-прежнему важно ответилмужик.

– Вряд ли, – опешил несколько Коля.

– Верно говорю.

– А пожалуй что и так.

– То-то, брат.

– Прощай, мужик.

– Прощай.

– Мужики бывают разные, – заметил Коля Смурову посленекоторого молчания. – Почем же я знал, что нарвусь на умника. Я всегда готовпризнать ум в народе.

Вдали на соборных часах пробило половину двенадцатого.Мальчики заспешили и остальной довольно еще длинный путь до жилищаштабс-капитана Снегирева прошли быстро и почти уже не разговаривая. За двадцатьшагов до дома Коля остановился и велел Смурову пойти вперед и вызвать ему сюдаКарамазова.

– Надо предварительно обнюхаться, – заметил он Смурову.

– Да зачем вызывать, – возразил было Смуров, – войди и так,тебе ужасно обрадуются. А то что же на морозе знакомиться?

– Это уж я знаю, зачем мне его надо сюда на мороз, –деспотически отрезал Коля (что ужасно любил делать с этими «маленькими»), иСмуров побежал исполнять приказание.

Коля с важною миной в лице прислонился и забору и сталожидать появления Алеши. Да, с ним ему давно уже хотелось встретиться. Он многонаслышался о нем от мальчиков, но до сих пор всегда наружно выказывалпрезрительно равнодушный вид, когда ему о нем говорили, даже «критиковал»Алешу, выслушивая то, что о нем ему передавали. Но про себя очень, очень хотелпознакомиться: что-то было во всех выслушанных им рассказах об Алешесимпатическое и влекущее. Таким образом, теперешняя минута была важная;во-первых, надо было себя в грязь лицом не ударить, показать независимость: «Ато подумает, что мне тринадцать лет, и примет меня за такого же мальчишку, каки эти. И что ему эти мальчишки? Спрошу его, когда сойдусь. Скверно, однако же,то, что я такого маленького роста. Тузиков моложе меня, а на полголовы выше.Лицо у меня, впрочем, умное; я не хорош, я знаю, что я мерзок лицом, но лицоумное. Тоже надо не очень высказываться, а то сразу-то с объятиями, он иподумает… Тьфу, какая будет мерзость, если подумает!..»

Так волновался Коля, изо всех сил стараясь принять самыйнезависимый вид. Главное, его мучил маленький его рост, не столько «мерзкое»лицо, сколько рост. У него дома, в углу на стене, еще с прошлого года быласделана карандашом черточка, которою он отметил свой рост, и с тех пор каждыедва месяца он с волнением подходил опять мериться: на сколько успел вырасти? Ноувы! вырастал он ужасно мало, и это приводило его порой просто в отчаяние. Чтоже до лица, то было оно вовсе не «мерзкое», напротив, довольно миловидное,беленькое, бледненькое, с веснушками. Серые, небольшие, но живые глазки смотрелисмело и часто загорались чувством. Скулы были несколько широки, губы маленькие,не очень толстые, но очень красные; нос маленький и решительно вздернутый:«Совсем курносый, совсем курносый!» – бормотал про себя Коля, когда смотрелся взеркало, и всегда отходил от зеркала с негодованием. «Да вряд ли и лицо умное?»– подумывал он иногда, даже сомневаясь и в этом. Впрочем, не надо полагать, чтозабота о лице и о росте поглощала всю его душу. Напротив, как ни язвительныбыли минуты пред зеркалом, но он быстро забывал о них, и даже надолго, «весьотдаваясь идеям и действительной жизни», как определял он сам своюдеятельность.

Алеша появился скоро и спеша подошел к Коле; за несколькошагов еще тот разглядел, что у Алеши было какое-то совсем радостное лицо.«Неужели так рад мне?» – с удовольствием подумал Коля. Здесь кстати заметим,что Алеша очень изменился с тех пор, как мы его оставили: он сбросил подрясники носил теперь прекрасно сшитый сюртук, мягкую круглую шляпу и короткообстриженные волосы. Все это очень его скрасило, и смотрел он совсемкрасавчиком. Миловидное лицо его имело всегда веселый вид, но веселость этабыла какая-то тихая и спокойная. К удивлению Коли, Алеша вышел к нему в том, вчем сидел в комнате, без пальто, видно, что поспешил. Он прямо протянул Колеруку.

– Вот и вы наконец, как мы вас все ждали.

– Были причины, о которых сейчас узнаете. Во всяком случае,рад познакомиться. Давно ждал случая и много слышал, – пробормотал, немногозадыхаясь, Коля.

– Да мы с вами и без того бы познакомились, я сам о васмного слышал, но здесь-то, сюда-то вы запоздали.

– Скажите, как здесь?