– Скажите, с какой же стати надеялись, что я отыщу Жучку, тоесть что именно я отыщу? – с чрезвычайным любопытством спросил Коля, – почемуименно на меня рассчитывали, а не на другого?

– Какой-то слух был, что вы ее отыскиваете и что когдаотыщете ее, то приведете. Смуров что-то говорил в этом роде. Мы, главное, всёстараемся уверить, что Жучка жива, что ее где-то видели. Мальчики ему живогозайчика откуда-то достали, только он посмотрел, чуть-чуть улыбнулся и попросил,чтобы выпустили его в поле. Так мы и сделали. Сию минуту отец воротился и емущенка меделянского принес, тоже достал откуда-то, думал этим утешить, толькохуже еще, кажется, вышло…

– Еще скажите, Карамазов: что такое этот отец? Я его знаю,но что он такое по вашему определению: шут, паяц?

– Ах нет, есть люди глубоко чувствующие, но как-топридавленные. Шутовство у них вроде злобной иронии на тех, которым в глаза онине смеют сказать правды от долговременной унизительной робости пред ними.Поверьте, Красоткин, что такое шутовство чрезвычайно иногда трагично. У неговсе теперь, все на земле совокупилось в Илюше, и умри Илюша, он или с умасойдет с горя, или лишит себя жизни. Я почти убежден в этом, когда теперь нанего смотрю!

– Я вас понимаю, Карамазов, я вижу, вы знаете человека, –прибавил проникновенно Коля.

– А я, как увидал вас с собакой, так и подумал, что вы этопривели ту самую Жучку.

– Подождите, Карамазов, может быть, мы ее и отыщем, а эта –это Перезвон. Я впущу ее теперь в комнату и, может быть, развеселю Илюшупобольше, чем меделянским щенком. Подождите, Карамазов, вы кой-что сейчасузнаете. Ах, Боже мой, что ж я вас держу! – вскричал вдруг стремительно Коля. –Вы в одном сюртучке на таком холоде, а я вас задерживаю; видите, видите, какойя эгоист! О, все мы эгоисты, Карамазов!

– Не беспокойтесь; правда, холодно, но я не простудлив.Пойдемте, однако же. Кстати: как ваше имя, я знаю, что Коля, а дальше?

– Николай, Николай Иванов Красоткин, или, как говорятпо-казенному, сын Красоткин, – чему-то засмеялся Коля, но вдруг прибавил: – Я,разумеется, ненавижу мое имя Николай.

– Почему же?

– Тривиально, казенно…

– Вам тринадцатый год? – спросил Алеша.

– То есть четырнадцатый, через две недели четырнадцать,весьма скоро. Признаюсь пред вами заранее в одной слабости, Карамазов, это ужтак пред вами, для первого знакомства, чтобы вы сразу увидели всю мою натуру: яненавижу, когда меня спрашивают про мои года, более чем ненавижу… и наконец…про меня, например, есть клевета, что я на прошлой неделе с приготовительными вразбойники играл. То, что я играл, это действительность, но что я для себяиграл, для доставления себе самому удовольствия, то это решительно клевета. Яимею основание думать, что до вас это дошло, но я не для себя играл, а длядетворы играл, потому что они ничего без меня не умели выдумать. И вот у насвсегда вздор распустят. Это город сплетен, уверяю вас.

– А хоть бы и для своего удовольствия играли, что ж туттакого?

– Ну для себя… Не станете же вы в лошадки играть?

– А вы рассуждайте так, – улыбнулся Алеша, – в театр,например, ездят же взрослые, а в театре тоже представляют приключения всякихгероев, иногда тоже с разбойниками и с войной – так разве это не то же самое, всвоем, разумеется, роде? А игра в войну у молодых людей, в рекреационное время,или там в разбойники – это ведь тоже зарождающееся искусство, зарождающаясяпотребность искусства в юной душе, и эти игры иногда даже сочиняются складнее,чем представления на театре, только в том разница, что в театр ездят смотретьактеров, а тут молодежь сами актеры. Но это только естественно.

– Вы так думаете? Таково ваше убеждение? – пристальносмотрел на него Коля. – Знаете, вы довольно любопытную мысль сказали; я теперьприду домой и шевельну мозгами на этот счет. Признаюсь, я так и ждал, что отвас можно кой-чему поучиться. Я пришел у вас учиться, Карамазов, –проникновенным и экспансивным голосом заключил Коля.

– А я у вас, – улыбнулся Алеша, пожав ему руку.

Коля был чрезвычайно доволен Алешей. Его поразило то, что сним он в высшей степени на ровной ноге и что тот говорит с ним как с «самымбольшим».

– Я вам сейчас один фортель покажу, Карамазов, тоже однотеатральное представление, – нервно засмеялся он, – я с тем и пришел.

– Зайдем сначала налево к хозяевам, там все ваши свои пальтооставляют, потому что в комнате тесно и жарко.

– О, ведь я на мгновение, я войду и просижу в пальто.Перезвон останется здесь в сенях и умрет: «Иси, Перезвон, куш и умри!» –видите, он и умер. А я сначала войду, высмотрю обстановку и потом, когда надобудет, свистну: «Иси, Перезвон!» – и вы увидите, он тотчас же влетит какугорелый. Только надо, чтобы Смуров не забыл отворить в то мгновение дверь. Уж яраспоряжусь, и вы увидите фортель…

В знакомой уже нам комнате, в которой обитало семействоизвестного нам отставного штабс-капитана Снегирева, было в эту минуту и душно,и тесно от многочисленной набравшейся публики. Несколько мальчиков сидели вэтот раз у Илюши, и хоть все они готовы были, как и Смуров, отрицать, чтопомирил и свел их с Илюшей Алеша, но это было так. Все искусство его в этомслучае состояло в том, что свел он их с Илюшей, одного за другим, без «телячьихнежностей», а совсем как бы не нарочно и нечаянно. Илюше же это принеслоогромное облегчение в его страданиях. Увидев почти нежную дружбу и участие ксебе всех этих мальчиков, прежних врагов своих, он был очень тронут. Одноготолько Красоткина недоставало, и это лежало на его сердце страшным гнетом. Еслибыло в горьких воспоминаниях Илюшечки нечто самое горьчайшее, то это именновесь этот эпизод с Красоткиным, бывшим единственным другом его и защитником, накоторого он бросился тогда с ножиком. Так думал и умненький мальчик Смуров(первый пришедший помириться с Илюшей). Но сам Красоткин, когда Смуровотдаленно сообщил ему, что Алеша хочет к нему прийти «по одному делу», тотчасже оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову»,что он сам знает, как поступать, что советов ни от кого не просит и что еслипойдет к больному, то сам знает, когда пойти, потому что у него «свой расчет».Это было еще недели за две до этого воскресенья. Вот почему Алеша и не пошел кнему сам, как намеревался. Впрочем, он хоть и подождал, но, однако же, послалСмурова к Красоткину еще раз и еще раз. Но в оба эти раза Красоткин ответил ужесамым нетерпеливым и резким отказом, передав Алеше, что если тот придет за нимсам, то он за это никогда не пойдет к Илюше, и чтоб ему больше не надоедали.Даже до самого этого последнего дня сам Смуров не знал, что Коля решилотправиться к Илюше в это утро, и только накануне вечером, прощаясь соСмуровым, Коля вдруг резко объявил ему, чтоб он ждал его завтра утром дома,потому что пойдет вместе с ним к Снегиревым, но чтобы не смел, однако же,никого уведомлять о его прибытии, так как он хочет прийти нечаянно. Смуровпослушался. Мечта же о том, что он приведет пропавшую Жучку, явилась у Смурована основании раз брошенных мельком слов Красоткиным, что «ослы они все, коли немогут отыскать собаку, если только она жива». Когда же Смуров робко, выждаввремя, намекнул о своей догадке насчет собаки Красоткину, тот вдруг ужасноозлился: «Что я за осел, чтоб искать чужих собак по всему городу, когда у менясвой Перезвон? И можно ли мечтать, чтобы собака, проглотившая булавку, осталасьжива? Телячьи нежности, больше ничего!»