— Чего?

— Фонит. Радиация. Как в Чернобыле.

— Сильная? — насторожился я. Марте все равно, онафункционал, а вот мне…

— Не сильная. Не бойся. Если не жить там, не спать на земле,не дышать долго их воздухом — то нормально.

Не поддавшись на мрачный антураж Земли-шестнадцать, я,похоже, заработал у Марты какие-то призовые баллы. Во всяком случае, смотрелаона на меня куда доброжелательнее. И даже спросила:

— Есть хочешь?

— Конечно.

— Хорошо. Сейчас подберу тебе одежду… — Она замялась, новсе-таки продолжила: — Если хочешь, я приглашаю поужинать в Эльблонге.

— Не привык, чтобы меня приглашали женщины.

— И что же? — Как мне показалось, в ее голосе мелькнулоразочарование.

— Придется привыкать, — со вздохом сказал я.

Сходство города Эльблонга с Кимгимом не ограничивалось однойлишь фонетикой названия. Городок был еще и застроен домами в стиле «ЦентральнаяЕвропа, эпоха Возрождения и далее». В принципе таких городов полно — там, гдеих пощадил пресс Второй мировой, где не поработали немецкие пушки, русские«Катюши» или американские «Б‑17».Но несмотря на все старания реставраторов, возраст зданий виден. Свернешь стуристической тропки — и наткнешься на облупившуюся штукатурку, осыпающуюсякладку, прогнившее дерево и выщербленный камень.

Здесь же, как и в Кимгиме, все было свежим. Живым.Новеньким. И брусчатка, и фахверковые строения в немецком стиле. Между двумятакими зданиями и была зажата башенка, в которой жила Марта, — со стороныЭльблонга она выглядела узеньким, в два окна трехэтажным домом. Как этоводится, обычные люди к дому не присматривались — иначе кого-то мог бынасторожить яркий солнечный свет, прорывающийся в окно третьего этажа.Наверное, Марта оставила открытым окно со стороны Антика…

Мы с Мартой сидели в маленьком ресторанчике, в котором ееявно хорошо знали. Нас с улыбкой провели на второй этаж, где было-то всегопять-шесть столиков. Усадили за самый уютный — у выходящего на площадь окна, отостальных отгороженный увитой цветами деревянной решеткой.

Марта насмешливо посмотрела, как я изучаю меню на польскомязыке, и сама сделала заказ на двоих. Когда официант отошел, спросила:

— Непонятно?

— Слишком много похожих слов, — пробормотал я. — Поэтому инепонятно. Ты что заказала?

— Борщ. Тут очень хороший борщ. Свинину с яблоками. Салат изсельди. Выпить — зубровку.

— Ух ты. Давно хотел попробовать настоящей польской кухни, —сказал я. И, видимо, опять недооценил Марту — она иронически прищурилась.

— Хочешь чего-нибудь народного? Аутентичного? Хорошо. Сейчасзакажу тебе на первое — чернину, на второе — фляки…

— Стоп! — Я поднял руки. — Я парень умный, я подвох чую заверсту. Борщ — это замечательно! Я готов признать, что его и придумали вПольше.

— В Польше, — твердо сказала Марта.

Официант принес графинчик с прозрачной жидкостью, в которойплавала тонкая травинка.

— Это не ваша… зубровка, — сказала Марта с презрением. — Этонастоящая. С травинкой!

Против правды не попрешь — вот и я не стал спорить. Темболее со спасительницей. Наверное, она была знакома с каким-то очень противнымрусским, иначе с чего бы такая непрерывная ирония и противопоставление?

Зубровка и впрямь была вкусной — мы молча выпили по рюмке. Иборщ великолепный.

— Я утром в Харькове борщом завтракал, — сказал я, стараясьзавязать непринужденный разговор. — Сегодня в Польше ужинаю. У меня день борща.

— На Украине вообще не умеют готовить борщ, — фыркнулаМарта. — У нас переняли, только все равно — наш борщ лучше.

Несмотря на то что Украина и Россия давно уже не были единойстраной, я почувствовал легкую обиду и покривил душой:

— Не знаю, не знаю. Украинский мне больше понравился!

— Это в тебе говорят русские колониальные комплексы, —сказала Марта уверенно. — Все непредвзятые люди знают, что в Польше борщ лучше.Ты селедку попробуй! Вкусная?

— Вкусная, — жуя знакомую с детства селедку, сказал я.

— У нас тут ловят. — Марта ткнула рукой в темноту, будтомимо окна плыл сейнер.

— Эльблонг на море?

— На Балтийском. А ты не знал?

— Ты знаешь, где расположен Урюпинск? — ответил я.

— Знаю. Город в Волгоградской области…

— А без способностей функционала?

Наконец-то у Марты кончился запас национальной гордости — ипроснулось любопытство.

— Ты все забыл? Все способности потерял?

Я кивнул.

— А как же ты убил акушерку?

— Да так… — невнятно ответил я. — Не хочу об этом…

— Странный ты. — Марта закурила, протянула сигареты и мне. —Никогда таких не встречала…

— А ты знаешь многих функционалов?

Она молчала, затягиваясь сигаретой. Неохотно сказала:

— У нас тут… трое живут. Я, Дзешук и Казимеж. Дзешук —повар. Не здесь, у него на окраине ресторан. Казимеж — портной. Еще двое могутсюда дойти с хуторов. Квиташ — он мясник. Кшиштоф — полицейский. Земля-шестнадцать— необитаема, Янус, можно сказать, тоже, во всяком случае — функционалов у нихнет. В Антике живет Саул. Он функционал-стеклодув. Раб. Он хороший… — Секунднаязаминка подсказала мне, что Марту и Саула связывает больше, чем знакомство. — Ноочень занятой.

— Немного, — подытожил я.

Только сейчас мне стало понятно, как тяжко на самом деледавит «поводок», приковывающий функционалов к их функции. Это у меня былитепличные условия — вокруг вся огромная Москва, да еще и Кимгим, да еще иЗаповедник — и современный мегаполис, и уютный, будто из книжек Жюля Верна иДиккенса явившийся город, и теплое ласковое море. А вот разбросанные по городампоменьше, а то и вообще по селам функционалы были на самом-то деле глубоконесчастными людьми.

И Василиса в своей кузне.

И Марта в своей башне.

— Еще есть акушер, — вдруг добавила Марта. — Тот, кто делаетфункционалов. У нас, в Европе, это мужчина.

— Тоже поблизости живет?

Марта удивленно посмотрела на меня:

— Нет. Не знаю. Какая разница, у акушеров поводка нет! Онвообще-то то во Франции, то в Германии живет, но порой сюда заходит. Это онменя сделал функционалом.