была в курсе моих

проблем). – По-моему Вас полюбили, Ольга, – добавила она, лукаво глядя то на меня, то

на многочисленные Анастасиины пометки в моей тетради. Я думаю, Ви скоро заговорите

по-немецки, с такой преподавательницей уж точно…» Я думала иначе, но не стала

расстраивать фрау Вибе.

В самом начале весны Анастасия потащила нашу группу прогуляться по Кёльну. Мы

шатались по узким улочкам с кукольными домиками, заходили в костёлы, смотрели на

покрытые мхом распятия на перекрестках. Я шла позади – чтоб никто не вздумал

заговорить со мной. Впрочем, все равно заговаривали, но я улыбалась и делала вид, что

внимательно слушаю нашего прелестнейшего гида. Фрау Телаак, в легких брючках и

белой рубашечке, тащила велосипед и к концу экскурсии стала заметно прихрамывать.

Она решительно отказалась от провожатых – я это слышала – и помахала нам всем рукой.

Потом я снова увидела ее – на станции лёгкого метро – она выглядела уж очень усталой.

Подошла к ней на негнущихся ногах: «Простите, фрау Телаак… Могу я проводить Вас?»

Она пристально посмотрела меня, кивнула с улыбкой. Я решительно отобрала у нее

велосипед и потащила его сама. Она шла рядом, морщилась от боли в ноге и искоса

посматривала на меня. Девчонка! Понемногу мы разговорились. Естесственно, на

немецком. Она сказала, что вчера много танцевала на парти – и сбила ногу новой

туфелькой, спросила, как мне понравился ее Кёльн. «Вы же будете здесь жить – и должны

знать свой город!» Я пожала плечами. В Кёльне мне делать было нечего: в Москве меня

ждали сестра, дом и несданная зимняя сессия за четвертый курс. Некоторое время шли

молча. «Когда вы уезжаете?» – первой нарушила она молчание, все еще хмурясь, думая о

чем-то. «Еще не скоро, через две недели…» А как звучит по-русски мое имя? – вдруг

спросила Анастасия. Я поправила педаль у велосипеда. «Ваше имя звучит… Настенька».

Она тряхнула кудрями и рассмеялась: «На-стьень –ка?» – «Да, именно». Уже расставшись

с ней, я поняла, что в этот день впервые совершенно свободно говорила по-немецки.

Через две недели я собиралась в Москву. Мне очень хотелось пригласить Анастасию на

прощание в кафе, но это, конечно, был самонадеянный бред. Никогда и ни за что не

пойдет она со мной в кафе, она же не сумасшедшая. Поэтому я просто подошла

попрощаться. Фрау Телаак подняла на меня глаза, чуточку прищурилась. «Ольга, хотите,

пойдем после занятий посидим в кафе? Если вы не против, конечно…» Я чуть было не

лишилась чувств.

Наглаженная до хруста, с букетом белых роз, я дождалась Анастасию. Мы много о чём

говорили в тот вечер. Она рассказала, что с детства рисует и у нее уже были персональные

выставки. Она рассказала, что отец у нее немец, а мама – гречанка (вот откуда это имя и

эти непослушные тёмные кудри). Она рассказала о себе, обо мне, о своих студентах и о

небе над зимним Кёльном. Я тоже, помнится, что-то рассказывала ей. Было твердо

решено: мы будем дружить до гроба и потом. И летом обязательно встретимся, Анастасия

приедет ко мне в Москву, или я приеду к ней в Кёльн – неважно. Когда мы вышли из

кафе, уже смеркалось, было свежо и тихо, в пустынных кварталах ни души. Мы шли – и

наши шаги отдавались в другом конце вымощённой булыжником улочки. Я искоса

смотрела на помахивающую букетом Анастасию и снова терзалась сомнениями. Сейчас,

при расставании, нужно, наверное, поцеловать её. Или не целовать? Кто знает, как это у

них принято? А вдруг я поцелую – а она обидится, подумает обо мне чёрт-знает-что.

Анастасия остановилась: «А я знаю, о чём вы сейчас думаете…» Сердце мое ухнуло куда-

то вниз, к булыжникам. «О чём?» Она взяла меня за плечи, решительно повернула к себе и

расцеловала. Я шла в общежитие – щёки мои горели нетерпеливым огнём завоевателя.

Три с половиной часа я общалась с немкой – и понимала каждое слово. Свободно

заговорила по-немецки! Я одержала победу! Настоящую победу! Даже две. Теперь в

Кёльне меня будет ждать Настенька. На следующее утро я улетела в Москву.

Анастасия писала мне в Москву длинные письма в огромных канцелярских конвертах с

радужными марками. Присылала свои рисунки, мастерски выполненные тушью. Да и

почерк у нее был как рисунок – чёрные, перьевые, утонченные буквы . Готика, одним

словом. Поначалу я отвечала ей всегда и подробно. Обещала разжечь на берегу Москвы-

реки костер в ее честь. Разожгла или нет – не помню. Потом у меня случился роман, а

следом – трагедия. В двадцать лет трагедии особенно разрушительны, они не оставляют

на человеке живого места. И я не ответила на два последних ее письма, даже, кажется, не

распечатала их. Вскоре я вышла замуж – и отправила ей несколько нарядных подвенечных

фотографий: пусть порадуется за меня! Но Анастасия никогда больше мне не написала.

С тех пор прошло ровно полжизни. Некоторое время назад я сделала слабенькую попытку

разыскать фрау Телаак – просто так, совершенно инкогнито убедиться, что у нее все

хорошо. Безуспешно. Может быть, плохо искала?

ГАВРОШ И ЕЁ АННА

Сегодня с утра опять хоть звони в «Медицину катастроф» – полезла в шкаф за какой-то

важной ксивой – уже забыла за какой – и наткнулась на эти письма. Малаховка-Кёльн,

Малаховка-Кёльн, Малаховка-Кёльн. Ольге фон Коссель – так по-немецки звучит моё

имя, точнее, звучало двадцать лет назад, когда эти письма были написаны и отправлены

мне – студентке Кёльнского университета. И ведь Анна просила меня уничтожить их, но я

сочла это высокопарным бредом и оставила себе. Да, она так и сказала: «Сожги,

пожалуйста, мои письма, уж будь так добра!» «Нет, Анна, я никогда не буду так добра, – я

изо всех скрывала отчаяние, охватившее меня от ее слов. – Я буду читать их своим

друзьям, когда стану рассказывать им о нашем романе…». Ни слова не говоря больше,

Анна повесила трубку. Если бы я только знала, на какую муку обрекаю себя! И теперь,

двадцать лет спустя, точно хлыстом ударяет меня вот это: «Моя дорогая, моя золотая

девочка!» Полно, я не девочка. Сегодня, наконец, надо решиться на это. Сжечь-не сжечь, а

уж порвать и выбросить к чертовой матери – это уж точно.

Тем сумасшедшим, почему-то очень дождливым летом мне было двадцать, а Анне вдвое

больше, поэтому, когда она встречала меня по вечерам на платформе, прохожие, вероятно,

думали, что это мама встречает молоденькую дочку. Сердце мое начинало прыгать, точно

пинг-понговый