Но что поразило Ренисенб — это выражение лица Нофрет. Да,поразило и напугало. Нофрет не рассердилась. Наоборот, взгляд у нее былпочему-то торжествующим, а рот снова растянулся, как у разозлившейся кошки, вдовольной усмешке.

— Спасибо, Кайт, — сказала она. И вошла в дом.

3

Что-то мурлыча про себя и полузакрыв глаза, Нофрет позвалаХенет.

Хенет прибежала, остановилась пораженная, заохала… Нофретвелела ей замолчать.

— Разыщи Камени. Скажи ему, чтобы принес палочку, которойпишут, и папирус. Нужно написать письмо господину.

Хенет не сводила глаз со щеки Нофрет.

— Господину?.. Понятно… — И, не выдержав, спросила:

— Кто это сделал?

— Кайт, — тихо улыбнулась Нофрет, вспоминая происшедшее.

Хенет покачала головой, цокая языком.

— Ах, как дурно, очень дурно… Об этом обязательно надосообщить господину. — Она искоса поглядела на Нофрет. — Да, Имхотепу следует обэтом знать.

— Мы с тобой, Хенет, мыслим одинаково… — ласково произнеслаНофрет. — По-моему тоже, господину следует об этом знать.

Она сняла со своего одеяния оправленный в золото аметист иположила его в руку Хенет.

— Мы с тобой, Хенет, всем сердцем печемся о благополучииИмхотепа.

— Нет, я этого не заслужила, Нофрет… Ты чересчурвеликодушна… Такой прекрасной работы вещица!

— Имхотеп и я, мы оба ценим преданность.

Нофрет улыбалась, по-кошачьи щуря глаза.

— Приведи Камени, — сказала она. — И сама приходи вместе сним. Вы с ним будете свидетелями того, что произошло.

Камени явился без большой охоты, хмурый и недовольный.

— Ты не забыл, что тебе велел Имхотеп перед отъездом? —свысока обратилась к нему Нофрет.

— Нет, не забыл.

— Сейчас настало время, — продолжала Нофрет. — Садись, беричернила и палочку и пиши, что я скажу. — И, поскольку Камени все еще медлил,нетерпеливо добавила:

— То, что ты напишешь, ты видел собственными глазами ислышал собственными ушами, и Хенет тоже подтвердит все, что я скажу. Письмоследует отправить немедленно и никому про него не говорить.

— Мне не по душе… — медленно возразил Камени.

— Я не собираюсь жаловаться на Ренисенб, — метнула на неговзгляд Нофрет. — Она глупое и жалкое создание, но меня она не пыталась обижать.Тебя это удовлетворяет?

Бронзовое лицо Камени запылало.

— Я об этом и не думал…

— А по-моему, думал, — тихо сказала Нофрет. — Ладно,приступай к выполнению своих обязанностей. Пиши.

— Пиши, пиши, — вмешалась Хенет. — Я очень огорчена тем, чтопроизошло, очень. Имхотепу непременно следует об этом знать. Пустьсправедливость восторжествует. Как ни трудно, но человек обязан выполнять свойдолг. Я всегда так считала.

Нофрет беззвучно рассмеялась.

— Я в этом не сомневалась, Хенет. Ты неизменно выполняешьсвой долг! А Камени будет делать свое дело. Я же.., я буду поступать, как мнехочется…

Но Камени все еще медлил. Лицо у него было мрачное, почтизлое.

— Не нравится мне это, — повторил он. — Нофрет, лучше бытебе не спешить и сначала подумать.

— Ты смеешь говорить это мне?

Ее тон задел самолюбие Камени. Он отвел взгляд, лицо егоокаменело.

— Берегись, Камени, — тихо произнесла Нофрет. — Имхотепполностью в моей власти. Он слушается меня и.., пока тобой доволен… — Онамногозначительно умолкла.

— Ты мне угрожаешь, Нофрет? — спросил Камени.

— Возможно.

Мгновение он со злостью смотрел на нее, затем склонилголову.

— Я сделаю, что ты скажешь, Нофрет, но думаю, тебе придетсяоб этом пожалеть.

— Ты угрожаешь мне, Камени?

— Я предупреждаю тебя…

1

День шел за днем, и Ренисенб порой казалось, что она живеткак во сне.

Дальнейших робких попыток подружиться с Нофрет она непредпринимала. Теперь она ее боялась. В Нофрет было что-то такое, чего Ренисенбне могла понять.

С того дня, когда произошла ссора во дворе, Нофретизменилась. В ней появилась какая-то странная удовлетворенность, ликование,которые были непостижимы для Ренисенб. Иногда ей думалось, что смешно и глупосчитать Нофрет глубоко несчастной. Нофрет, казалось, была довольна собой и всем,что ее окружало.

А в действительности все вокруг Нофрет изменилось, иопределенно не в ее пользу. В первые дни после отъезда Имхотепа Нофретнамеренно, по мнению Ренисенб, сеяла вражду между членами их семьи и преуспелав этом.

Теперь же все в доме объединились против пришелицы.Прекратились ссоры между Сатипи и Кайт. Сатипи перестала ругать вконецрастерявшегося Яхмоса. Себек стих и хвастался куда меньше. Ипи стал вести себяболее уважительно к старшим братьям. В семье, казалось, воцарилось полное согласие,но оно не принесло Ренисенб душевного спокойствия, ибо породило стойкую скрытуюнеприязнь к Нофрет.

Обе женщины, Сатипи и Кайт, больше с ней не ссорились — ониее избегали. Не затевали с Нофрет разговоров и, как только она появлялась водворе, тотчас подхватывали детей и куда-нибудь удалялись. И в то же время вдоме стали случаться мелкие, но странные происшествия. Одно льняное одеяниеНофрет оказалось прожженным чересчур горячим утюгом, а другое запачканокраской. За ее одежды почему-то цеплялись колючки, а возле кровати нашлискорпиона. Еда, которую ей подавали, была то чересчур переперчена, то в неевовсе забыли положить специи. А однажды в испеченном для нее хлебе очутиласьдохлая мышь.

Это было тихое, мелочное, но безжалостное преследование —ничего очевидного, ничего такого, к чему можно было бы придраться, — однимсловом, типичная женская месть.

Затем, в один прекрасный день, старая Иза призвала к себеСатипи, Кайт и Ренисенб. За креслом Изы уже стояла Хенет, качая головой изаламывая руки.

— Чем, мои умные внучки, — спросила Иза, вглядываясь вженщин с присущим ей ироническим выражением на лице, — объяснить, что одеждыНофрет, как я слышала, испорчены, а ее еду нельзя взять в рот?