Мне показалось, я простояла так лет десять. А потом Джогрубо произнес охрипшим голосом:

— Ты собираешься ложиться спать или так и будешь стоятьздесь, как Хелен Келлер?

Я открыла глаза и увидела, что он убрал топорик под кресло —я могла видеть только кончик рукоятки, высовывающийся из-под оборки чехла.Газета, которую читал Джо, лежала у его ног шалашиком. Джо наклонился, поднялее и сложил — пытаясь вести себя так, будто ничего не случилось, — но из ухасочилась кровь, а руки сильно дрожали. На газете остались кровавые отпечаткиего пальцев, и я решила сжечь эту проклятую газету, прежде чем пойду спать,чтобы дети не увидели ее и не спрашивали, что случилось.

— Сейчас я пойду переоденусь, но сначала мы должны всевыяснить, Джо.

Он взглянул на меня, а потом медленно произнес:

— Тебе что, мало, Долорес? Это огромная, огромная ошибка.Лучше не дразни меня.

— А я и не дразню, — возразила я. — Дни, когда ты избивалменя, закончились, вот и все, что я хочу сказать. Если ты еще хоть раз ударишьменя, один из нас окажется в больнице. Или в морге.

Он очень долго смотрел на меня, Энди, а я смотрела на него.В его руках не было топорика, тот лежал под креслом, но это не имело значения;я знала, что стоит мне отвести взгляд, и тычкам и ударам никогда не наступитконец. В конце концов он посмотрел на газету и пробормотал:

— Помоги мне, женщина. Принеси мне полотенце, если уж неможешь сделать что-нибудь другое. У меня вся рубашка в крови.

Это был последний раз, когда Джо ударил меня. В душе Джо былтрусом, однако я никогда не говорила об этом вслух — ни тогда, ни после. Этосамое опасное, что можно сделать, потому что трус больше всего боится бытьраскрытым, он боится этого даже больше смерти.

Конечно же, я знала об этой черте его характера; иначе яникогда не осмелилась бы ударить его по голове кувшином, если бы нечувствовала, что смогу одержать верх. Кроме того, сидя на стуле и превозмогаяболь в почках после удара Джо, я поняла кое-что: если я не восстану против негосейчас, я никогда не восстану. Поэтому я взбунтовалась.

Знаете, стукнуть Джо по голове было легче легкого. Преждечем я смогла сделать это, я разворошила воспоминания о том, как мой отецизбивал мою мать. Вспоминать это было очень тяжело, потому что я любила ихобоих, но в конце концов я смогла сделать это… возможно, потому, что я должнабыла сделать это. И хорошо, что сделала, хотя бы только потому, что Селенаникогда не будет вспоминать, как ее мать сидит в углу и плачет, прикрыв лицополотенцем. Моя мама терпела, когда отец задавал ей жару, но я не собираюсьосуждать их. Может быть, она вынуждена была терпеть, а может быть, такимобразом отец выплескивал то унижение, которое ему приходилось терпеть отчеловека, на которого он работал каждый день. Тогда были совсем другие времена— большинство людей даже не понимает, насколько другие, — но это вовсе незначило, что я собиралась терпеть это от Джо только потому, что была достаточноглупой, когда вышла за него замуж. Когда мужчина бьет женщину кулаками илискалкой — это уже не домашняя наука, и я, наконец, решила, что не буду терпетьпобои в угоду Джо Сент-Джорджу или любому другому мужчине.

Бывали времена, когда он пытался поднять на меня руку, нопотом вспоминал. Иногда, когда он уже было заносил руку, желая, но не смеяударить, я видела по выражению его глаз, что он вспомнил о кувшине… а можетбыть, и о топорике тоже. А потом он делал вид, будто поднял руку только длятого, чтобы почесать в затылке. Он впервые получил такой урок. Возможно,единственный.

В ту ночь, когда Джо ударил меня скалкой, а я ударила егокувшином, изменилось кое-что еще. Мне бы не хотелось говорить об этом — япринадлежу к тому поколению, которое считает, что происходящее в спальне должнооставаться за закрытыми дверями, — но я считаю, что об этом лучше рассказать,потому что это одна из причин, почему все произошло именно так, а не иначе.

Хотя мы были женаты и жили под одной крышей еще два года —скорее, даже три, — только несколько раз Джо попытался предъявить на меня своиправа. Он…

Что, Энди?

Конечно, я имею в виду, что он был импотентом. О чем же ещея говорю — о его правах носить мое нижнее белье, если ему так уж приспичит? Яникогда не отвергала его; просто он потерял способность делать это. Он никогдане был тем, кого называют «мужчина на каждую ночь», даже в самом начале, к томуже он не был долгоиграющим любовником — чаще всего это происходило так:трам-бам — благодарю, мадам. Однако он все равно с удовольствием забиралсянаверх раз или два в неделю… до того, как я ударила его молочником.

Частично это произошло из-за алкоголя — в последние годы онпил намного больше, — но я не думаю, что вся причина была только в этом. Япомню, как однажды он скатился с меня после двадцати минут безуспешных попыток,а его маленький писюн так и висел, беспомощный, как лапша. Я не помню, скольковремени прошло с той ночи, о которой я рассказывала вам, но я знаю, что этобыло уже после нее, так как помню — как у меня ныли почки, и я еще мечталапоскорее встать и принять аспирин, чтобы хоть как-то унять боль.

— Вот, — чуть ли не плача сказал Джо. — Надеюсь, тыдовольна, Долорес? Ведь так?

Я ничего не ответила. Иногда, что бы женщина ни сказаламужчине, все будет расценено неправильно.

— Довольна? — повторил Джо. — Ты довольна, Долорес?

Я снова промолчала, просто лежала, смотрела в потолок иприслушивалась к завыванию ветра. В ту ночь он дул с востока и доносил шумокеана. Мне всегда нравился этот звук. Он успокаивал меня.

Джо повернулся, и я ощутила запах пива, противный и кислый.

— Темнота обычно помогала, — произнес Джо, — но теперь дажеэто бесполезно. Я вижу твою уродливую морду даже в темноте. — Он вытянул руку,схватил меня за грудь и потряс ею. — А это, — произнес он. — Плоская, как блин.А внизу у тебя еще хуже. Господи, тебе нет еще и тридцати пяти, а трахаться стобой — все равно что изваляться в грязи.

Я хотела было сказать: «Если ты можешь хоть в лужу всунутьсвой ваучер, Джо, почему бы тебе не радоваться этому?» Но я сдержалась.Патриция Клейборн научила меня не быть дурочкой, как вы помните.

Потом наступила тишина, и я уже было решила, что оннаговорил достаточно гадостей, чтобы заснуть, и собиралась выскользнуть из-пододеяла и принять аспирин, когда Джо снова заговорил… но теперь, в чем я былаабсолютно уверена, он плакал.

— Лучше бы я никогда не встречал тебя, — произнес он, апотом добавил: — Почему ты не отрубила его тем проклятым топором, Долорес?Результат был бы тот же самый.