Но когда я, открыв кабинет, заглянула в него, Селена былатам, она сидела за партой у окна, склонив голову над учебником алгебры. Она незаметила меня, и я молча наблюдала за ней. Она не связалась с плохой компанией,как я предполагала, но мое сердце все равно разбилось, Эцди, потому что Селенавыглядела такой одинокой, а это еще хуже. Возможно, ее учительница не виделаничего плохого в том, что девочка одна учит уроки в этой пустой комнате;возможно, ей это даже нравилось. Но я не видела в этом ничего замечательного,ничего нормального. Даже ученики, оставленные после уроков, не составляли ейкомпанию, потому что их держали в читальном зале библиотеки.

Селена должна была бы слушать пластинки вместе с подружками,влюбляться в кого-нибудь из мальчиков, но вместо этого она сидела здесь одна влучах заходящего солнца и вдыхала запах мела и мытых полов, так низко склонивголову над книжкой, как будто все тайны жизни и смерти были сокрыты именно там.

— Привет, Селена, — сказала я. Она вздрогнула, как кролик, и,оглянувшись на меня, столкнула половину книжек на пол. Глаза у нее былинастолько огромными, что, казалось, они занимают половину ее лица, а лоб и щекистали белее мела. Кроме тех мест, на которых вскочили новые прыщики. Они былиярко-красными, проступающими, как ожоги.

Потом Селена поняла, что это я. Ужас прошел, но улыбки непоследовало. Как будто занавес упал на ее лицо… или как будто она находилась взамке, и там подняли мостик. Да, именно так. Понимаете, о чем я пытаюсьсказать?

— Мама, — произнесла она. — Что ты делаешь здесь?

Я хотела было ответить, что приехала забрать ее домой иполучить ответы на некоторые вопросы, милочка, но что-то подсказало мне, что вэтой комнате это звучало бы нелепо, в этой пустой комнате, в которой я вдыхалазапах беды, которая произошла с ней и которая ощущалась так же четко, как изапах мела. Я чувствовала это, и я намеревалась выяснить, в чем же дело. Судяпо ее виду, я и так ждала слишком долго. Я уже больше не думала, что причинойвсему наркотики, но что бы это ни было, оно съедало ее заживо.

Я сказала Селене, что решила немного отдохнуть от работы ипройтись по магазинам, но не нашла ничего подходящего.

— Поэтому, — добавила я, — я и подумала, что мы можемпоехать домой вместе. Ты не возражаешь, Селена?

Наконец-то она улыбнулась. Я бы заплатила тысячу долларов заэту улыбку, должна я вам сказать… за улыбку, предназначавшуюся только мне.

— О нет, мамочка, — сказала она. — Очень приятно сделать этовместе.

Итак, мы вместе шли к пристани, и когда я спросила ее обуроках, Селена наговорила больше, чем за несколько недель. После того первоговзгляда, брошенного на меня — как у загнанного в угол кролика, — она сталабольше походить на прежнюю себя, и у меня появилась робкая надежда. Нэнси,вероятно, не знает, что паром, отправляющийся в четыре сорок пять на Литл-Толл,идет почти пустым, но, мне кажется, Фрэнк и ты, Энди, знаете об этом.Островитяне, работающие на материке, возвращаются домой в основном в пять тридцать,а в четыре сорок пять отправляют почту, товары и продукты для магазинов ирынка. Хотя это и была прекрасная, очень теплая и мягкая осень, на палубе почтиникого не было.

Некоторое время мы стояли молча, наблюдая, как удаляетсякромка берега. К тому времени солнце уже заходило, бросая косые лучи в воду, аволны разбивали их, делая похожими на кусочки золота. Когда я была совсем ещемаленькой девочкой, мой отец говорил мне, что это действительно золото, ииногда русалки всплывают и забирают его. Он рассказывал, что русалки используюткусочки послеполуденного солнца как шифер для крыш их замков под водой. Когда явидела эти золотые блики на воде, я всегда искала взглядом русалок поблизости,и даже когда мне было столько лет, сколько тогда Селене, я не сомневалась, чтоэто возможно, потому что мой отец так говорил.

Вода в тот день была того темно-голубого цвета, которыйбывает только в погожие октябрьские дни. Мерно гудел мотор. Селена развязалакапор, подняла руки над головой и рассмеялась.

— Разве это не красиво, мамочка? — спросила она.

— Да, — ответила я, — очень. И ты тоже привыкла бытькрасивой. Что же случилось?

Она взглянула на меня, и вместо одного лица я увидела два.Верхняя половина одного выглядела растерянной, а нижняя все еще смеялась… нопод ним скрывалось другое — осторожное и недоверчивое. В нем я увидела все, чтоДжо говорил ей весной и летом, пока Селена не стала избегать его. «У меня нетдрузей, — говорило это лицо, — и уж точно это не ты и не он». И чем дольше мысмотрели друг на друга, тем сильнее проступало это другое лицо.

Селена сразу оборвала смех и отвернулась от меня,уставившись на воду. О, как мне было плохо, Энди, но это не могло остановитьмена так же, как не могло остановить меня и паскудство Веры, сколько бы состраданияни крылось у меня внутри. Дело в том, что иногда мы должны быть жестокими,чтобы быть добрыми, — это похоже на то, как доктор делает ребенку укол, отличнозная, что ребенок не поймет и будет плакать. Я заглянула себе в душу и поняла,что могу быть такой же жестокой, если понадобится, Тогда это испугало меня, даи сейчас это немного пугает. Страшно знать, что ты можешь быть таким твердым,как надо, и никогда не колебаться до того или после или задавать ненужныевопросы.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама, — произнеслаСелена, настороженно следя за мной.

— Ты изменилась, — ответила я. — Твои взгляды, твоя манераодеваться, манера поведения. Все это вместе говорит мне, что ты попала вкакую-то беду.

— Ничего не случилось, — сказала Селена, но, произнося этислова, она стала ко мне спиной. Я взяла ее за руку, прежде чем она успела уйтислишком далеко, чтобы я могла достучаться до нее.

— Нет, что-то случилось, — сказала я, — и никто из нас несойдет с парома раньше, чем мы выясним это.

— Ничего! — выкрикнула Селена. Она попыталась вырвать своюруку из моей, но я не ослабляла хватку. — Ничего плохого, отпусти меня! Отпустименя!

— Не сейчас, — ответила я. — Что бы ни случилось, это неизменит моей любви к тебе, Селена. Но невозможно помочь тебе, пока ты нескажешь, в чем причина.

Тогда она прекратила сопротивляться и только смотрела наменя. И сквозь первые два я увидела еще одно, третье, лицо — несчастное,хитрое, и оно не очень-то понравилось мне. Все, кроме цвета лица, Селенаунаследовала от меня, но теперь она была вылитым Джо.

— Сперва скажи мне что-то, — потребовала она.

— Конечно, если смогу, — ответила я.

— Почему ты ударила его? — спросила она. — Почему тогда тыударила его?

Я уже открыла рот, чтобы спросить: «Когда тогда?» — восновном чтобы выиграть время для размышлений, — но сразу же я поняла нечто,Энди. Не спрашивай меня как — это могло быть всего лишь предчувствие или то,что называют женской интуицией, или мне каким-то таинственным образом удалосьпрочитать мысли своей дочери — но я сделала это. Я знала, что если позволю себеколебаться хоть минуту, то потеряю ее. Может быть, только на этот день, носкорее всего — навсегда. Я просто знала это и не стала колебаться.