Я уже говорила, что Джо никогда не упускал своихвозможностей; и это была одна из них. Томми Андерсону он рассказал однуисторию; то, что он рассказал своей дочери, было старой песней на новый лад —как говорится, скамья-то новая, да стены старые. Мне кажется, что сначала этопроизошло только из чувства мести; он знал, насколько сильно я люблю Селену, ион думал, что, рассказав ей, какой у меня грубый и ужасный характер — можетбыть, даже несколько опасный, — он отыграется на мне, и хотя ему так никогда ине удалось одержать верх, ему все-таки удалось сойтись с ней ближе, чем когдаона была маленькой девочкой. А почему бы и нет? Селена всегда быламягкосердечной девочкой, а я никогда не встречала мужчину, более нуждавшегося вжалости и сочувствии, чем Джо.

Он вошел в ее душу, а попав туда, в конце концов должен былзаметить, какой красавицей она становится, и захотеть получить нечто большее,чем просто благодарного слушателя, когда он говорит, или помощницу, чтобыпередать деталь, когда он, засунув голову в капот, ремонтирует двигатель старенькогогрузовичка. И все то время, когда все это происходило, я крутилась поблизости,успевала на четырех работах, стараясь хоть что-нибудь сэкономить на образованиедетей. Я все замечала слишком поздно.

Она была живым, болтливым ребенком — моя Селена, всегдаготовая услужить. Если вы хотели, чтобы она принесла что-то, она никогда не шла— она бежала. Повзрослев, она накрывала на стол, пока я была на работе, и мнедаже не надо было просить ее об этом. Сначала у нее всегда что-нибудьподгорало, и Джо придирался к ней или высмеивал — он не раз доводил Селену дослез, — но к тому времени, о котором я вам рассказываю, он перестал делать это.Весной и летом 1962-го он вел себя так, будто каждый пирожок, сделанный ею, былдля него амброзией, даже если корочка напоминала цемент, и он расхваливалмясное рагу, приготовленное ею, как если бы это был шедевр французской кухни.Селена была просто счастлива — конечно, любой человек был бы рад, — но она некичилась этим. Она вовсе не была такой девочкой. Однако я должна вам кое-чтосказать: когда Селена окончательно ушла из дома, она была лучшим кулинаром всвои худшие дни, чем я — в мои лучшие.

Что касается помощи по дому, то вряд ли матери следуетжелать лучшей дочери — особенно матери, которая вынуждена большую часть времениубирать за другими людьми. Селена никогда не забывала позаботиться о завтракахдля Джо-младшего и Малыша Пита, когда они отправлялись в школу, и всегдауспевала обвернуть их учебники в начале каждого года. Джо-младший мог бы и самсделать хотя бы это, но Селена не оставляла ему такой возможности.

Она была очень старательной и усидчивой ученицей, но никогдане переставала интересоваться тем, что происходит вне стен ее дома, как делаютэто некоторые восприимчивые дети в этом возрасте. Многие дети в возрастетринадцати или четырнадцати лет считают, что люди старше тридцати — дремучие,отсталые старики, и стараются выскользнуть за дверь, как только те появляютсяна пороге. Но только не Селена. Она приносила гостям кофе, пододвигалаугощение, а потом усаживалась на стул у плиты и слушала разговоры взрослых.Неважно, кто говорил — или я с двумя-тремя своими приятельницами, или Джо сосвоими дружками, — Селена слушала. Она бы оставалась с ними даже во время игрыв покер, если бы я ей разрешала. Но я не разрешала, потому что во время игрыони крепко выражались. Этот ребенок смаковал разговоры, как мышка смакуеткусочек сыра, а то, что не, может съесть, откладывает в загашник.

Потом Селена изменилась Точно не припомню, когда этоначалось, но я заметила это впервые в начале ее второго года обучения в школе —где-то ближе к концу сентября.

Первое, что я заметила, было то, что Селена пересталаприезжать домой на более раннем пароме, как она это делала в прошлом году, хотяэто и было для нее удобнее: она успевала выучить уроки, пока не появлялисьмальчишки, прибрать в доме или начать готовить ужин. Вместо двухчасового паромаона приезжала на том, который отправлялся с материка в четыре сорок четыре.

Когда я спросила ее об этом, она ответила, что ей удобнееделать домашнее задание в классе после уроков, и бросала на меня взгляд искоса,который яснее ясного говорил, что Селена больше не хочет говорить об этом. Мнепоказалось, что в этом взгляде был стыд, а возможно, и обман. Конечно, этообеспокоило меня, но я решила не торопить события, пока наверняка не пойму, чтоже здесь не так. Видите ли, разговаривать с ней было очень трудно. Ячувствовала дистанцию, возникшую между нами, и прекрасно понимала, откуда всеидет: Джо, повисший над креслом и истекающий кровью, и я, занесшая над нимтопорик. И впервые я поняла, что он, возможно, разговаривал с ней об этом.Придавая этому, так сказать, собственную окраску.

Я подумала, что если сильнее прижму Селену по поводу еезадержек в школе, мои проблемы с ней только увеличатся. Что бы я ни спросилаее, звучало бы так:

«Что ты задумала, Селена?», и если это звучало так для меня,тридцатипятилетней женщины, то как бы это звучало для девочки, не достигшейдаже пятнадцатилетнего возраста? В этом возрасте очень трудно разговаривать сдетьми: нужно ходить на цыпочках, как будто на полу стоит баночка снитроглицерином.

Вскоре после начала учебного года в школе было родительскоесобрание, и я приготовилась к нему. Мне не нужно было говорить обиняками склассным руководителем Селены, и я спросила ее напрямую, знает ли она, почемуСелена стала задерживаться в школе в этом году. Та ответила, что не знает, новроде бы для того, чтобы успевать приготовить уроки. Я не сказала этого вслух,но подумала, что Селена в прошлом году вполне справлялась с этим и дома, сидяза письменным столом в своей комнате, так что же изменилось? Я могла бы сказатьэто, если бы у учительницы были ответы на мои вопросы, но, очевидно, их небыло. Черт, она сама, наверное, бежала домой сломя голову после звонка.

Никто из других учителей тоже не смог помочь мне. Я слушала,как они превозносят Селену до небес, и, возвращаясь домой на пароме, знала небольше, чем если бы осталась дома.

На пароме, сидя у окна, я наблюдала за девочкой и мальчиком,которые были не старше Селены, они стояли на палубе, взявшись за руки, изачарованно смотрели на поднимающуюся над океаном луну. Он повернулся к ней исказал что-то смешное, девочка рассмеялась. «Ты будешь глупышкой, если упустишьтакой шанс, парнишка», — подумала я, но он не упустил — просто склонился к ней,взял за другую руку и поцеловал. «Господи, какая же я глупая, — подумала я,наблюдая за ними. — Или глупая, или просто уже старая, чтобы помнить, что такоебыть пятнадцатилетней, когда каждый нерв твоего тела дрожит и пылает, как свечаднем, а особенно вечером. Селена познакомилась с мальчиком, вот и все. Ейпонравился мальчик, и они, возможно, вместе делают уроки в школе. Большеизучают друг друга, чем учебники». Я даже несколько успокоилась, должна я вамсказать.

Я думала об этом несколько дней после этого — единственноепреимущество в стирке простынь, глажении рубашек и выбивании ковровых дорожекэто то, что у вас остается много времени на раздумья, — и чем больше я думала,тем менее спокойной я становилась. Она никогда не говорила ни о каком мальчике,во-первых, и вообще не в характере Селены умалчивать о том, что происходит в еежизни. Она уже не была такой же открытой и дружелюбной со мной, как раньше, нет,но между нами не было и стены молчания. Кроме того, я считала, что если Селенавлюбится, то об этом будут знать все вокруг.