– Любаша, ты спишь? – шепотом позвал он.

– Нет.

– Можешь со мной поговорить?

– Конечно.

– Ты меня презираешь?

Люба приподнялась на локте и посмотрела на мужа.

– Ну что ты, Родинька. За что мне тебя презирать?

– За все это… Ты не думай, я очень люблю наших ребят, ия не буду любить их меньше. Просто пойми, Лиза тоже имеет право на ребенка, яне могу ее ограничивать…

– Ну что ты, – повторила она, – ты оченьхороший отец, и я это знаю и не сомневаюсь в тебе. Ты и Лизиному ребенку будешьхорошим отцом, ты будешь о нем заботиться, будешь помогать, я не стану тебе вэтом мешать.

– Спасибо тебе. Я еще хотел спросить…

– Да?

– У тебя с тем парнем… Ну, я заметил, что ты пересталазадерживаться после работы. Вы где встречаетесь?

– Мы не встречаемся больше.

– Почему?

Он резко поднялся и сел в постели.

– Вы поссорились?

– Нет, просто все закончилось.

– Но почему?

– Потому что это не может длиться вечно. Всекогда-нибудь заканчивается.

Люба говорила спокойно, и Родислав не мог понять, переживаетона разрыв с любовником или относится безразлично.

– Он тебя бросил? Или ты его?

– Он меня не бросал. Мне стало скучно с ним. С тобоймне всегда есть о чем поговорить, что обсудить, а с ним мне и разговаривать-тоне о чем. Молодой, глупый. Нас с тобой многое связывает, у нас общее прошлое,общие дети, общие друзья, а с ним меня не связывает ничего.

– Кстати, о друзьях, – спохватилсяРодислав. – У Андрея послезавтра день рождения, он нас ждет. Пойдем?

– Конечно, обязательно пойдем. А что с подарком?

– Не знаю. – Он поежился и снова улегся пододеяло. – Такой холод стоит, что я даже подумать не могу, чтобы ездить помагазинам выбирать подарок. А ты как думаешь?

– Я что-нибудь придумаю, ты об этом не беспокойся.Андрей не говорил, кого он еще позвал?

– Аэллу, как всегда. Если у нее сейчас кто-нибудь есть,то она с ним и придет, а если нет – тогда одна. Больше, кажется, никого,Андрюха не любит больших сборищ. Любаша, ты Аэлле не говорила про нас с тобой?

– Нет, что ты. Мы же с тобой договорились, что никто недолжен знать. А ты? Ты Андрею сказал?

– Нет. Никому не говорил. Лиза, в общем, в курсе, она жевидит, что я свободно прихожу к ней ночевать, и догадывается, что у нас не всегладко. А больше никто.

– Ну и хорошо. И не нужно никому ничего знать. Спи,Родинька. Все будет хорошо.

Он плотнее закутался в одеяло, но от оконных стекол веялотаким холодом, что впору было спать в одежде. Родислав включил лампу, вылез изпостели, прошлепал к шкафу, достал майку и теплый свитер. Сняв пижамную куртку,оделся потеплее и снова улегся.

На этот раз ему удалось уснуть.

– Алка, ты неисправима, – рассмеялся АндрейБегорский, потягиваясь в постели. – Почему тебя всегда тянет на умныеразговоры, когда можно просто поваляться и помолчать?

Аэлла Александриди в кружевном воздушном пеньюаре сидела вкресле, стоящем посреди спальни, и пила вино из бокала на высокой тонкой ножке.Несмотря на трескучие морозы, в комнате было очень тепло – Аэлла расставила повсей квартире электрические обогреватели. «Я же южанка, – с милой улыбкойговорила она. – В вашем климате мне всегда холодно».

– Ни один уважающий себя интеллигент не имеет права неинтересоваться «Метрополем», – высокомерно заявила она. – Конечно,куда тебе, простому инженеру, это понять. Аксенов, Фазиль Искандер, Высоцкий,Ахмадулина – для тебя эти имена пустое место. Ты всегда был безграмотным.

– Ну, не скажи. «Затоваренную бочкотару» Аксенова ячитал и, помнится, очень веселился. Стихи Ахмадулиной тоже слышал, в «Ирониисудьбы», Пугачева пела. Про Высоцкого я уж молчу, его творения вся страназнает. Так что я не безнадежен, – засмеялся Андрей. – А тебя по-прежнемутянет на все элитарное, недоступное большинству, да?

– При чем тут элитарность!

– Ой, Алка, я же тебя столько лет знаю! Что ты мневкручиваешь? Что я, не понимаю, что для тебя важно?

– Ну, и что же для меня важно? – надменно спросилаАэлла.

– Чтобы то, что у тебя есть, или то, что ты знаешь,было недоступно простому большинству. У тебя все должно быть самое редкое илисамое лучшее. Алка, не выпендривайся, я тебя насквозь вижу. И перестань питьвино, я терпеть не могу, когда от женщины пахнет алкоголем. Бросай свой умныйвид, снимай свою кружевную тряпочку и иди сюда.

Аэлла отставила бокал с вином и легла рядом с ним.

– Андрюшка, ну почему я все тебе прощаю, а? Никому непозволяю так с собой обращаться, как тебе. Никто не смеет называть меня Алкой.А ты, паразитская морда, смеешь!

– Ты питаешь ко мне слабость, – усмехнулсяон. – Впрочем, как и я к тебе. Ведь знаю, что ты кукла расфуфыренная, авсе равно мне тебя жалко.

– Тебе?! – Аэлла изобразила возмущение инабросилась на него с кулачками. – Меня?! Жалко?! Да как ты смеешь,несчастный инженеришко! Кто ты такой, чтобы меня жалеть?

Она колотила его поверх одеяла, а Бегорский делал вид, чтоуворачивается. Эта сцена повторялась из раза в раз с различными вариациями:повод для нее бывал каждый раз новым, но результат – одним и тем же. Аэлласердилась и била его, а он смеялся и просил пощады.

– Не смей называть меня расфуфыренной куклой! Я – одиниз лучших в стране пластических хирургов, а ты – никто. Я – красивая и богатаясвободная женщина, а ты…

– А я некрасивый и небогатый инженер, но тоже, междупрочим, свободный и тоже один из лучших в своем деле. Так что разница междунами невелика.

– Я делаю тебе одолжение, позволяю приехать сюда и лечьв эту постель!

– Я тоже делаю тебе одолжение, приезжаю и утешаю тебя,несчастную, и жалею, и ублажаю, когда больше некому это сделать. Все, Алка,кончай драться, ты мне последние волосенки повыдергаешь!

– Сдаешься?

– Сдаюсь. И в знак моего полного поражения пойдиприготовь мне поесть.

Аэлла покорно вставала и шла на кухню. Она умела вкусноготовить, но делала это крайне редко, предпочитая покупать готовую еду вкулинариях при дорогих ресторанах – доходы позволяли. У нее в холодильникевсегда были на выбор три-четыре салата и парочка мясных изделий.

– Что тебе пожарить, куриные котлеты илиростбиф? – крикнула она из кухни.

– Сосиски свари! – громко ответил Андрей.