– Рейнмар из Белявы. У светских властей на тебя имеютсясерьезные доносы и обвинения. Ты будешь передан светским властям для следствияи суда. Но вначале необходимо разрешить и обсудить causa fidei.[460]Ты обвиняешься в чародействе и еретичестве. В том, что признаешь ираспространяешь идеи, противные тем, которые признает и которым поучает СвятаяЦерковь. Признаешь ли ты свою вину?

– Не признаю… – Рейневан сглотнул. – Непризнаю. Я невиновен, и я – добрый христианин.

– Разумеется. – Доминиканец пренебрежительноскривился. – Таким ты считаешь себя, коли нас – плохими и лживыми.Спрашиваю тебя: признаешь ли ты либо когда-нибудь признавал истинной веру,отличную от той, в которую наказывает верить и которой научает Римская Церковь?Признай правду.

– Я говорю правду. Я верю в то, чему учит Рим.

– Ибо наверняка твоя еретическая секта имеет в Римесвою делегатуру.

– Я не еретик. Могу поклясться!

– Чем? Моим крестом и верой, над которыми тынасмехаешься? Знаю я ваши еретические штучки! Признавайся! Когда ты пристал кгуситам? Кто втянул тебя в секту? Кто познакомил с писаниями Гуса и Виклифа?Когда и где ты принимал комунию sub utraque?

– Не принимал никогда…

– Молчи! Бога гневит твоя ложь! Ты обучался в Праге? Утебя есть знакомые среди чехов?

– Есть, но…

– Значит, ты признаешься?

– Да, но не в…

– Молчи! Запишите: показал, что признается.

– Я не признаюсь!

– Отказывается от признания. – Губы доминиканцаискривила гримаса жестокая и одновременно радостная. – Путается во лжи ивыкрутасах. Большего мне не надо. Вношу предложение о применении пытки, иначемы не доберемся до истины.

– Отец Гжегож, – неуверенно откашлялсябожегробовец, – рекомендовал воздержаться. Он хочет прослушать его сам.

– Потеря времени! – фыркнул тощага. –Впрочем, если его немного помять, он станет разговорчивее.

– Нет, – проговорил другой доминиканец. – Вданный момент нет, пожалуй, ни одного свободного места… И оба мастера заняты…

– Здесь его сапог, а винты крутить – никакая нефилософия, управится и помощник. А понадобится, я и сам справлюсь. Ну, пошли!Эй вы! Взять его!

Еле живой от страха Рейневан оказался в твердых, словноотлитых из бронзы лапах прислужников. Его выволокли, втолкнули в комнаткурядом. Еще не успев понять серьезность и опасность ситуации, он уже сидел надубовом стуле, с шеей и руками в железных обоймах, а обритый наголо палач в кожаномфартуке укреплял ему на левой ноге какое-то ужасное устройство. Устройствонапоминало окованный ящик, было большое, тяжелое, воняло железом и ржавчиной. Атакже застоявшейся кровью и прогнившим мясом. Запахом, который выделяют хорошопослужившие пеньки рубщиков.

– Я невиновен! – взвыл он. – Невиииновеееен!

– Продолжайте, – кивнул палачу тощийдоминиканец. – Делайте свое дело.

Палач наклонился, что-то металлически щелкнуло, что-тозаскрежетало. Рейневан зарычал от боли, чувствуя, как окованные металлом доскистискивают и давят ему ногу. Он вдруг вспомнил Инститора и перестал емуудивляться. Он сам был на волосок от того, чтобы наделать в штаны.

– Когда ты пристал к гуситам? Кто дал тебе посланияВиклифа? Где и от кого ты получал еретическую комунию?

Винты скрипели, палач покряхтывал, Рейневан рычал.

– Кто твой сообщник? С кем из чехов ты связан? Где вывстречались? Где прячете еретические книги, послания и постиллы?[461]Где скрываете оружие?

– Я невииииновныыый!

– Подкрутить!

– Брат, – проговорил божегробовец, – учти,это же дворянин…

– Что-то, – худой доминиканец смерил его злымвзглядом, – уж слишком вы увлекаетесь ролью адвоката. Вам полагалось,напоминаю, сидеть тихо и не вмешиваться. Подкрути!

Рейневан чуть не захлебнулся криком.

И совершенно как в сказке кто-то его крик услышал иотреагировал.

– Я же просил, – сказал этот кто-то,остановившийся в дверях и оказавшийся стройным доминиканцем лет околотридцати. – Ведь я же просил этого не делать. Ты грешишь избытком усердия,брат Арнульф. И, что еще хуже, отсутствием послушания.

– Я… Преподобный… Простите…

– Уйдите. В часовню. Помолитесь, переждите в смирении,а вдруг да снизойдет на вас милость откровения. Эй, вы, освободите узника, даживо. И давайте, давайте, уходите. Все!

– Преподобный отец…

– Я сказал: все!

Инквизитор уселся за стол, на место, освобожденное братомАрнульфом, отодвинул немного в сторону мешающее ему распятие.

Молча указал на скамью. Рейневан встал, застонал, доковылял,уселся. Доминиканец засунул руки в рукава белой рясы, долго приглядывался кнему из-под кустистых, грозно сросшихся бровей.

– Ты родился в рубашке, – сказал оннаконец, – Рейнмар из Белявы.

Рейневан кивком подтвердил, что знает. Ибо спорить былоневозможно.

– Тебе повезло, – повторил инквизитор, – чтов этот момент я проходил мимо… Еще бы два-три поворота винта… Знаешь, что былобы?

– Могу себе представить.

– Нет. Не можешь, уверяю тебя. Эх, Рейневан, Рейневан.Надо же – где нам довелось встретиться… В камере пыток! Хоть Богом и правдой,это можно было предвидеть еще тогда, на учебе. Вольнодумство, страсть кгулянкам и выпивкам, не говоря уж о легкодоступных женщинах… Ужас, уже там, вПраге, когда я тебя встречал «Под драконом» на Целетней, я предсказывал, чтотебя схватит палач. Погубит легкомыслие.