– А цель, – добавил он после минутногомолчания, – оправдывает средства. И кто не со мной, тот против меня, quiпоп est тесит contra те est.[469] И еще: «Кто не пребудет воМне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают вогонь, и они сгорают». Сгорают! Ты понял? Вижу, что понял.

Истязаемый уже долго не кричал. Видимо, давал показания.Говорил. Дрожащим голосом признавался во всем, что только хотел услышать братАрнульф.

Гейнче встал.

– У тебя будет немного времени, чтобы обдумать вопрос.Мне необходимо срочно возвращаться во Вроцлав. Открою тебе кое-что: я думал,что буду здесь выслушивать в основном сумасшедших, а здесь, изволь-ка, попалосьсокровище. Один из твоих соузников, попик из немодлинской колегиаты, собственнымиглазами видел, сумел описать и может распознать демона. Того, который убивает вполдень, если ты помнишь соответствующий псалом. Так что очень не терпитсяустроить небольшую конфронтацию. А когда вернусь, а вернусь я скоро, самоепозднее на святую Люцию, то привезу в Башню нового обитателя. Когда-то я емуобещал, а я всегда держу слово. Ты же, Райнмар, думай поинтенсивнее. Взвесь все«за» и «против». Я хотел бы, когда вернусь, узнать твое решение и услышатьзаявление. Хотел бы, чтобы оно было соответствующим. Чтобы это было заявление олояльном сотрудничестве и службе. Потому что если нет, то, клянусь Богом, хотьты мне дружок по универку, ты будешь для меня как упомянутая засохшая ветвь. Яотдам тебя в распоряжение брата Арнульфа, сам тобой заниматься уже не стану.Оставлю тебя с ним один на один.

Разумеется, – добавил он, – после того, как тылично мне скажешь, что делал на Гороховой горе в ночь осеннего равноденствия. Ичто это за женщина, с которой тебя там видели. Ну и скажешь мне, конечно, чтоза священник шутковал относительно клистира. Ну, Рейневан, бывай.

Да, – обернулся он с порога. – Еще одно. БернгардРот, он же Урбан Горн. Поклонись ему от меня. И передай, что сейчас…

– …что сейчас, – дословно передал Рейневан, –ему недосуг заниматься тобой вплотную, тяп-ляп, наспех он этого делать нехочет. Ему желательно совместно с братом Арнульфом посвятить тебе стольковремени и усилий, сколько ты действительно заслуживаешь. И приступит он к этомусразу же по возвращении, самое долгое на святую Люцию. Он советует тебе какследует упорядочить имеющиеся сведения, поскольку тебе придется этимисведениями поделиться со Святым Официумом.

– Курвин сын. – Урбан Горн плюнул насолому. – Размягчает меня. Дает мне дозреть. Знает, что делает. Ты говорилему о Конраде из Марбурга?

– Сам ему скажешь.

Оставшиеся в Башне обитатели сидели, закопавшись вподстилки. Некоторые храпели, некоторые всхлипывали, некоторые тихо молились.

– А я? – прервал молчание Рейневан. – Мне-точто делать?

– Ты-то что страдаешь, – протянул Шарлей. –Ты-то! У Горна в перспективе болевое следствие. Я, как знать, не хуже ли еще,буду гнить здесь до скончания века. А у тебя проблемы! Ха, бока надорвать.Инквизитор, твой дружок по учельне, дает тебе свободу на тарелочке, в презент…

– В презент?

– А как же. Подпишешь лояльку и выйдешь.

– Как шпион?

– Нет розы без шипов.

– А я не хочу. Мне отвратна такая перспектива. Мне непозволит совесть. Я не хочу…

– Заткнись, – пожал плечами Шарлей. – Изаставь себя.

– Горн?

– Что Горн, – резко обернулся Урбан. – Хочешьсовета? Хочешь услышать слова моральной поддержки? Так слушай. Естественнымсвойством человеческой натуры является сопротивление. Сопротивление подлости.Несогласие творить подлость. Отказ соглашаться со злом. Это врожденные,имманентные свойства человека. Ergo, не сопротивляются только субъекты, начистолишенные человечности. Предателями от страха перед пытками становятся толькомерзкие подлецы.

– Значит?

– Значит, – Горн, не сморгнув глазом, сплел рукина груди, – значит, подписывай лояльку, соглашайся сотрудничать. Поезжай вЧехию, как тебе велят. А там… Там будешь сопротивляться.

– Не понимаю.

– Да? – хмыкнул Шарлей. – Серьезно? Наш друг,Рейнмар, повествованием о моральной и чистой человеческой натуре предварилочень неморальное предложение. Он советует тебе стать так называемым двойнымагентом, работающим на обе стороны: на Инквизицию и на гуситов, ибо то, чтосам-то он гуситский эмиссар и шпион, знает уже каждый, за исключением разве чтотех вон стенающих в соломе дебилов. Правда, Урбан Горн? Твой совет нашемуРейневану, похоже, неглуп, однако есть в нем загвоздка. Дело в том, что гуситы,как и все, кому довелось иметь дело со шпионами, уже видели двойных агентов.Практика показала им, что зачастую это агенты тройные. Поэтому появляющихся новичковотнюдь не следует допускать к конфиденциальным сведениям, вначале, наоборот,вешать, предварительно принудив – а как же! – пытками дать показания.Поэтому своим советом ты готовишь Рейневану печальную участь, Урбан Горн. Ну,разве что… Разве что дашь ему в Чехии хороший, заслуживающий доверия контакт.Какой-нибудь тайный пароль… Что-то такое, во что гуситы поверят. Но…

– Договаривай.

– Ничего похожего ты ему не дашь. Ибо не знаешь, неподписал ли он уже лояльку. И не успел ли уже его университетский дружок-инквизиторобучить его шпионить на две стороны.

Горн не ответил. Только усмехнулся. Мерзко, одними уголкамигуб, не прищурив своих ледовито-холодных глаз.

– Я должен отсюда выбраться, – тихо проговорилРейневан, стоя посередке тюрьмы. – Должен отсюда выйти. Иначе я потеряюНиколетту Светловолосую – Катажину Биберштайн. Я должен отсюда убежать. И знаю,как это сделать.

Шарлей и Горн выслушали план вполне спокойно, переждали, непрерывали, пока Рейневан кончит. Только тогда Горн рассмеялся, покрутил головойи отошел. Шарлей был серьезен. Можно сказать – смертельно серьезен.

– То, что у тебя от страха разум помутился, –сказал он, – я могу понять. И посочувствовать. Но не насмехайся, парень,над моим интеллектом.