– Я организую, – инквизитор заговорил быстрее,словно проговаривал выученный заранее текст, – я все организую так, чтобыв Чехии, куда ты направишься, это не вызвало никаких подозрений. В Чехии тыустановишь контакты с гуситами, с людьми, которых я тебе укажу. Сложностей бытьне должно. Ведь ты же брат послужившего гуситам Петра из Белявы, праведногохристианина, мученика за правое дело, убитого проклятыми папистами.

– Я должен стать… – прошептал Рейневан. – Ядолжен стать шпионом?

– Ad maiorem, – пожал плечами Гейнче, – Deigloriam. Каждый должен служить как может.

– Я не гожусь… Нет, нет, Гжегож, только не это. Я несогласен. Нет.

– Альтернатива, – глянул ему в глазаинквизитор, – тебе известна.

Истязаемый в глубине дома человек завыл и тут же зарычал,захлебнулся ревом. Рейневан и без того догадывался, какова будет альтернатива…

– Ты не поверишь, – подтвердил его догадкуГейнче, – что только не выясняется при болезненных конфесатах.[465] Какие тайны выдаются. Даже тайны алькова. На следствии,которое проводит какой-нибудь столь же рьяный человек, как брат Арнульф,деликвент, уже признав и поведав о себе, начинает говорить о других… Порой дажебывает неловко выслушивать такие показания… Узнавать, кто, о ком, когда, как… Аподчас речь идет о лицах духовного сана. О монашенках. О девушках на выданье,слывущих невинными. О Господи, у каждого, думаю, есть такие секреты. Должнобыть, ужасно унизительно, когда боль принуждает признаваться в этом.Какому-нибудь брату Арнульфу. В присутствии исполнителей. Что, Рейнмар? А утебя таких секретов нет?

– Не надо, Гжегож. – Рейневан стиснул зубы. –Я все понял.

– Очень рад. Поверь.

Истязаемый зарычал.

– Кого это, – злость помогла Рейневану переломитьстрах, – так мучают? По твоему приказу. Кого из тех, с кем я сидел вБашне?

– Интересно, что ты об этом спрашиваешь, – поднялглаза инквизитор. – Это образчик, иллюстрация моих замечаний. Был средиузников городской писарь из Франкенштейна. Знаешь, о ком я? Вижу, знаешь. Егообвинили в еретичестве. Расследование быстро показало, что обвинение ложное, поличным побуждениям. Доносителем был любовник его жены. Я приказал писаряосвободить, а хахаля арестовать, ну, так просто, чтобы проверить, действительноли тут дело в дамских прелестях. Хахаль, представь себе, едва увиделинструменты, как тут же признался, что это уже не первая горожанка, которую онпод видом любовных ухаживаний обкрадывает. В показаниях он немного путался, такчто кое-какие инструменты все же пришлось применить. Эх, наслушался я тогда одругих женах из Свидницы, из Вроцлава, из Валбжиха, об их греховных страстишкахи любопытных способах удовлетворения оных.

А во время ревизии у него обнаружили улики, порочащиеСвятого Отца, например, картинку, на которой у папы из-под одежд понтификаторчат дьявольские когти. Вероятно, ты видел что-то подобное.

– Видел.

– Где?

– Не пом…

Рейневан осекся. Побледнел. Гейнче кивнул.

– Видишь, как это просто? Гарантирую, тебе-то ужопределенно освежило бы память. Форникатор[466] тоже непомнил, от кого получил пасквиль и картинку с папой, но быстро вспомнил. А братАрнульф, как ты слышишь, сейчас как раз проверяет, не таит ли случайно егопамять еще какие-нибудь любопытные сведения.

– А тебя… – как это ни парадоксально, страхприбавил Рейневану отчаянной бравады, – тебя это забавляет. Не таким ятебя считал, инквизитор. В Праге ты сам посмеивался над фанатиками! А теперь?Что для тебя эта должность, это положение? Все еще профессия или уже страсть?

Гжегож Гейнче насупил кустистые брови.

– На моем месте, – сказал он холодно, –разницы быть не должно. И нет.

– Скажи мне еще что-нибудь о славе Божией, облагородной цели и священном воодушевлении. Ваше священное воодушевление, надоже! Пытки по малейшему подозрению, по любому доносу, за любые подслушанные илидобытые провокацией слова. Костер за полученные истязаниями признания в вине.Притаившийся за каждым углом гусит. А я совсем недавно слышал важного священника,без смущения заявлявшего, что дело тут только в богатстве и власти и если бы неэто, то пусть бы гуситы принимали причастие через задницу с помощью клистира иего это ничуть бы не волновало. А ты, если б его не убили, бросил бы в ямуПетерлина, истязал, принудил признаться и сжег. И за что? За то, что он книгичитал?

– Довольно, Рейневан, довольно, – поморщилсяинквизитор. – Сдержи полет мысли и не будь тривиальным. Еще немного, и тыначнешь пугать меня судьбой Конрада из Марбурга… Поедешь в Чехию, – жесткосказал он, немного помолчав. – Сделаешь то, что я прикажу. Будешь служить.Тем самым сбережешь шкуру. И хотя бы частично искупишь провинности брата. Атвой брат был виновен. И отнюдь не в том, что читал книги.

А фанатизм мне не шей, – продолжал он. – Мне,представь себе, книги не мешают. Даже ложные и еретические. Я считаю, представьсебе, что сжигать нельзя никакие, что libri sunt legendi поп comburendi.[467] Что даже ошибочные и баламутящие умы книги можно уважать,можно также, при доле философского отношения, заметить, что на истину никто неимеет монополии, множество тез, некогда провозглашенных ложными, сегоднясчитаются истинными, и наоборот. Но вера и религия, которую я защищаю, это нетолько тезы и догмы. Вера и религия, которую я защищаю, это общественныйпорядок. Кончится порядок, наступит хаос и анархия. А хаоса и анархии желаюттолько злодеи. Злодеев же следует карать.

– Вывод: да пусть себе Петр де Беляу и его комилитоны[468] диссиденты читают на здоровье Виклифа, Гуса, Арнольда изБрешии и Иоахима Флорского. Ибо Иоахим Флорский – да, но не Фра Дольчино, нежакерия. Виклиф – да, но не Уот Тайлер. Тут кончается моя терпимость, Рейнмар.Я не допущу, чтобы здесь расплодились fratricelli и пикарды. Я в зародышеудавлю Тайлеров и Джонов Баллоу, раздавлю проклевывающихся Дольчинов и Жижек.