где ковалась его репутация, то его реакция на некоторые физические атрибуты успеха была более неоднозначной, выявляя как кавалергардские, так и круглоголовые стороны его темперамента. Чтобы отметить выбор "Фермы животных" американским клубом "Книга месяца", Оруэлл пригласил Вудкока в ультрамодный ресторан "Белая башня" на Перси-стрит на обед, который стоил шесть гиней и превышал среднюю недельную зарплату клерка. Чувствуя, что должен ответить взаимностью, Вудкок повел своего друга в более низкопробный ресторан Dog and Duck в Сохо, где имелся запас абсента. Пока барменша готовила этот экзотический заказ, капая воду через кубики сахара в стекловидное вещество и объясняя по ходу дела технику приготовления, два друга поняли, что остальные посетители бара не впечатлены. Уловив намек на неодобрение того, что деньги тратятся на такое легкомыслие - напитки стоили 1 фунт стерлингов, - они быстро выпили и ушли. Вспоминая этот инцидент, Вудкок решил, что совершил ошибку, бездумно подчеркнув разрыв между скромной роскошью, которой теперь командовал Оруэлл, и простым существованием рабочего класса, потратив при этом деньги, которые его гость сомневался, может ли он себе это позволить. 'Разве это не стоило довольно дорого, Джордж?' спросил Оруэлл, когда они шли обратно по Фрит-стрит.

Но реакция Оруэлла на успех "Фермы животных" имела более узкую и более политическую направленность. Как сатира, высмеивающая русскую революцию, она, как он хорошо знал, будет воспринята правыми противниками советского коммунизма. А. Дж. Айер вспоминал разговоры в отеле "Скриб", в которых он беспокоился, что книга станет находкой для британских консерваторов. То, что некоторые британские консерваторы стремились привлечь его к антисоветской деятельности, ясно из переписки с герцогиней Атолл, членом парламента от юнионистов, которая стремилась заручиться поддержкой своей Лиги европейской свободы. Он принадлежал к левым и должен был работать в их рамках, объяснял Оруэлл, "как бы я ни ненавидел русский тоталитаризм и его отравляющее влияние на эту страну". Со старыми друзьями он мог занять более рефлексивную позицию. В письме Майклу Сейерсу, который появился в Лондоне осенью 1945 года и которого Оруэлл подозревал в коммунизме, он настаивает: "Не думаю, что меня можно справедливо назвать русофобом. Я против всех диктатур и считаю, что русский миф нанес страшный вред левому движению в Великобритании и других странах, и что прежде всего необходимо заставить людей увидеть российский режим таким, какой он есть". Опасность заключалась в том, что в Великобритании укоренится какая-нибудь родная форма тоталитаризма, которой помашут на своем пути попутчики-лейбористы. Со своей стороны, после совместного обеда трех старых соседей по квартире, Сэйерс посоветовал Рейнеру Хеппенстоллу, что Оруэлл "убивает себя ненавистью" к России.

В месяцы, последовавшие за окончанием Второй мировой войны, Англия была полна реваншистов, друзей, вернувшихся с войны или из американских убежищ, прошлая жизнь, занятая восстановлением себя. От Аврил он узнал о возвращении Коллингсов с Дальнего Востока, где Деннис провел время в японском лагере для военнопленных, выжив в суровых условиях благодаря своему мастерству переводчика. Письмо Оруэлла полно планов: соблазн фермерского дома в Юре ("если его можно сделать пригодным для жилья"); настоятельная необходимость провести лето 1946 года вдали от Лондона, "отчасти ради Ричарда, а отчасти потому, что я хочу бросить журналистику и заняться другой книгой". Кустовой телеграф Аврил также периодически приносил новости о Бренде, которой вскоре было отправлено столь же восторженное и любопытное письмо ("Что с тобой происходило все это время?"). Почти все без исключения люди, встречавшие или вновь встречавшие Оруэлла после войны, были потрясены признаками физического упадка. Для Сэйерса он выглядел "ужасно". Тоско Файвел, который не был в Лондоне с конца 1943 года, считал, что он выглядит "не на два, а на десять лет старше". Маргарет Флетчер, которая встречала его в Ардлуссе после грохочущего семнадцатимильного путешествия в фургоне почтальона, вспоминала "очень больного человека, который выглядел так, как будто ему пришлось многое пережить". К большей физической хрупкости можно добавить повышенное чувство отстраненности, мысли о человеке, погруженном в частные расчеты, намеренном и задумчивом, вечно поглощенном проблемами текущего момента. Файвел вспоминал, как он появлялся в офисе "Трибюн", все более худой и потрепанно одетый, и начинал делать политические заявления, едва успев войти в комнату.

В политическом плане его удовлетворение ошеломляющей победой лейбористов на выборах было сдержано осознанием необходимости бдительности. Он не был высокого мнения об Эттли - дохлая рыба, которая только начала застывать, рассуждал он еще в 1942 году, - и ему не очень нравился осторожный постепенный подход, характерный для лейбористского отношения к реформам. Абсолютизм, который Оруэлл привнес в политику, требовал радикальных действий: наводнения Палаты лордов пэрами-лейбористами; немедленного упразднения государственных школ. В любом случае, основная часть его политической энергии, по-видимому, была направлена на благие цели и отдельные случаи, и на практике это выразилось в написании писем членам парламента о преследованиях избирателей и участии в митингах протеста. Энтони Пауэлл отмечал смесь настойчивого послушания и слабого скептицизма, которые сопровождали эти мероприятия ('...вероятно, он был чернокнижником, но было несправедливо сажать его в тюрьму'). Если и была какая-то группа, которая пользовалась его искренней поддержкой, то это был Комитет защиты свободы: Вудкок вспоминал, как он выступал на трибуне в Конвей-Холле вместе с Гербертом Ридом и Феннером Броквеем - ему было явно не по себе, и он испытывал проблемы со своим косноязычным голосом, но говорил с такой убежденностью, что аудитория аплодировала ему с гораздо большим энтузиазмом, чем выстроившимся рядом профессиональным ораторам.

Оруэлл горячо одобрял Вудкока, симпатизировал его анархизму и был первым, кто отправил чек в фонд борьбы, созданный для поддержки его журнала Now, в котором в 1946 году появилась статья "Как умирают бедняки", реликвия его пребывания в больнице Кошен. Вудкок, внимательно следивший за ним в это время, является надежным проводником по тому, что можно назвать Ислингтонским периодом его жизни, тем напряженным, трудолюбивым годом или двумя, когда мечта Юры еще не была реализована, "Девятнадцать восемьдесят четыре" продвигались приступами, а большая часть энергии Оруэлла была сосредоточена на воспитании сына. И снова его ждала лондонская зима, характеризующаяся неустанной работой. В другом письме к Майклу Сэйерсу отмечается: "Мое время в эти дни довольно плотно занято журналистикой и так далее". Даже по меркам Оруэлла, темпы его работы были огромными: еженедельная колонка в Tribune; регулярные выступления в Manchester Evening News, Partisan Review и Horizon; гранки "Критических эссе", которые должны были появиться весной, ожидающие исправления. За год после смерти Эйлин он опубликовал 130 журналистских работ, что составляет чуть меньше одиннадцати статей в месяц. Иногда давление становилось слишком сильным, и вдохновение не приходило -