на боку, а затем снова работа, иногда до глубокой ночи. Серия фотографий, сделанных Верноном Ричардсом в квартире весной 1946 года, передает его распорядок дня с калейдоскопической точностью. На них Оруэлл, с сигаретой во рту, борется с брюками Ричарда, катает его в коляске по улицам Ислингтона, работает на токарном станке, рассматривает лезвие бирманского меча, наполовину вытащенного из ножен. Он выглядит расслабленным, любопытным, полностью поглощенным этими, безусловно, постановочными задачами.

С точки зрения социальной жизни Оруэлла, Кэнонбери-сквер был очень удобен. Коннолли и Лайз Лаббок жили неподалеку, на Бедфорд-сквер. Он часто виделся с Пауэллами в их доме на Честер-Гейт и через них сумел приобрести секретаршу Миранду Кристен, которую Пауэлл знал еще по издательству Duckworth. Были прогулки по Ислингтону с Полом Поттсом - Поттс навсегда запомнил вывеску, висевшую в витрине магазина: "Сдаются комнаты - приветствуются все национальности ", и замечание Оруэлла: "Вот вам настоящее стихотворение" - и походы по пабам с Джорджем Вудкоком. Однако при всей теплоте приема Оруэлла, исходящем паром чайнике и тарелках с горячими тостами с маслом, коробке комических открыток, принесенных для развлечения гостей, и его явном удовольствии показать Ричарда своим друзьям, в Кэнонбери-сквер было что-то неправильное, ощущение жизни не по правилам, преследуемой призраками прежнего существования. Файвелы, приехавшие в холодный зимний вторник - выходной день Сьюзан - были поражены атмосферой "абсолютной безрадостности", единственным источником тепла был одинокий угольный камин, не было видно ни одной заслонки от сквозняков, а общая атмосфера запустения усугублялась примитивными методами ухода за детьми Оруэлла. Почему бы не высушить Ричарда в ванной, вместо того чтобы нести его мокрого в хлипком полотенце в гостиную, - мягко предложила Мэри. В запахе уныния, который поднимался над квартирой, по общему мнению Файвелов, была странная целеустремленность. Тень Эйлин витала над каждой комнатой: шкаф был полон ее одежды, ее фотография стояла на столике в детской. Сьюзан попыталась разбавить атмосферу, покрасив шторы в гостиной в красный цвет, купив зеленое покрывало из гессана для кровати Оруэлла и повесив над ней гравюру французского постимпрессиониста Дуанье Руссо, но общий эффект все равно оставался неизменно мрачным. Они ушли с впечатлением, что "Оруэлл демонстрирует свою привязанность к ребенку в окружении странного, почти нарочитого дискомфорта".

 

Одним из новых друзей, приглашенных на чай на Кэнонбери-сквер осенью 1945 года, был Артур Кестлер, недавно вернувшийся из восьмимесячного пребывания в Палестине с газетой "Таймс". Хотя молодой человек нашел Оруэлла "довольно пугающим" и "настоящим сержантом полиции Бирмы", они достаточно хорошо поладили, чтобы Кестлер пригласил его провести Рождество в отдаленном фермерском доме в Северном Уэльсе, который он делил со своей женой Меймен. В Паддингтоне он впервые встретился с сестрой-близнецом Мамейн Селией, которая недавно развелась со своим первым мужем и в настоящее время работала на "Полемике". Пораженная "высокой, слегка лохматой фигурой", которая маршировала вверх и вниз по платформе, Селия сразу же отметила глубину его привязанности к сыну, который сопровождал их в поездке, в основном балансируя на бедре отца: он "просто обожал Ричарда", вспоминает она. Каникулярная неделя прошла хорошо - Оруэлл присоединился к Кестлерам на соседских вечеринках, поощрял Ричарда сидеть за столом на правильном стуле и наслаждался продолжительной беседой с Селией на сайте, в которой они обсуждали качества, которыми хотели бы обладать, если бы можно было выбирать: Оруэлл заявил, что хотел бы быть неотразимым для женщин.

Их хозяин продолжал наслаждаться обществом Оруэлла, обнаруживая при этом в нем странную, безжалостную сторону. Состоялся любопытный разговор о Фрейде, в ходе которого Оруэлл заметил: "Когда я лежу в ванной по утрам, что является лучшим моментом дня, я думаю о пытках для моих врагов". То же чувство, что Оруэлл провоцирует конфронтацию, чтобы посмотреть, как отреагирует его собеседник, обусловило его прибытие на станцию Лландудно, где Кестлеры ожидали приема своих гостей. Накануне Кестлер открыл экземпляр "Tribune" двухнедельной давности и обнаружил, что Оруэлл написал обидную рецензию на его новую пьесу "Сумеречный бар" ("Драматургия - не линия Артура Кестлера... Диалог посредственный, и в целом пьеса демонстрирует разрыв, который лежит между идеей и ее воплощением в драматическую форму"). Другой человек, возможно, был бы смущен положением, в котором он оказался, но Оруэлл не раскаивался. Тот факт, что Кестлер написал плохую пьесу, не имел никакого отношения к обязательствам гостя перед хозяевами. Он согласился с предположением Кестлера, что "это была чертовски ужасная рецензия, которую вы написали", добавив лишь, что "это чертовски ужасная пьеса, не так ли?". О восхищении Кестлера Оруэллом говорит то, что он был готов с этим мириться. Он был менее очарован Ричардом, который ползал по дому без присмотра и, по мнению Кестлера, был чрезмерно балован своим любящим родителем. Тем не менее, услышав однажды рано утром крики из комнаты, в которой находились отец и сын, он целый час корчил рожи через прутья кроватки, чтобы Оруэлл мог немного отдохнуть.

Помимо восхищения честностью Оруэлла, Кестлера привлекало его участие в зарождающемся движении за гражданские свободы. С этой целью в начале нового года он предложил создать преемника старой "Лиги прав человека" - международной имбирной группы, британское отделение которой в значительной степени прекратило свое существование. Оруэлл увлекся проектом, начал работу над манифестом и попытался привлечь сторонников к делу, которое на данный момент было направлено на достижение синтеза между политической свободой и экономическим планированием, которое помогло бы сохранить эту свободу. Лондон в послевоенный период был переполнен приезжими знаменитостями, и встречи Оруэлла с ними, как правило, проходили в контексте его работы с Кестлером: обед с Негрином, бывшим премьер-министром Испании (ему не удалось застать Негрина наедине, докладывал он, но он верил, что он не русский лазутчик); другой обед с итальянским романистом Игнацио Силоне, который публично поддерживал единый фронт с коммунизмом.

У Кестлера был и другой план для своего нового друга. Он заключался в том, чтобы подружить его со своей невесткой: Селия, по его мнению, сможет "немного подбодрить его". К сожалению, этот план ни к чему не привел. Селия, хотя и была впечатлена Оруэллом-мужчиной ("это потрясающее качество, которое только что заметили"), сомневалась в Оруэлле-потенциальном муже. Сам Оруэлл был серьезно увлечен, но в своем подходе был типично прямолинеен. Он хотел бы жениться на ней, объяснил он, но если это невозможно, возможно, у них будет роман. Селия смогла найти выход из положения: по ее мнению, роман свидетельствует о глубокой эмоциональной привязанности; если вы так сильно любите другого человека, то почему бы не выйти за него замуж? Хотя Оруэлл воспринял отказ с хорошим настроением,