– Я хочу, чтобы ты отложил книгу и спустился кнам, – сказал он. – Ты сидишь взаперти больше месяца.

– Я иногда выхожу, – ответил я. Мне нравилосьсмотреть на него, на его неоново-голубые глаза.

– Эта книга, – сказал он. – Зачем она? Хотьэто ты мне скажешь?

Я не ответил. Он сделал более настойчивую попытку, хотя итактично:

– Разве песен и автобиографии недостаточно?

Я пытался решить, почему у него такой дружелюбный вид. Можетбыть, причиной тому крошечные линии, которые все еще иногда возникали вокругглаз, небольшие складки кожи, появлявшиеся, когда он начинал говорить?

Большие, широко раскрытые глаза, как у Хаймана, производилиудивительное впечатление.

Я опустил глаза к экрану компьютера. Электронное отображениеязыка. Почти закончил. Все они знали об этом, все время знали. Поэтому онидобровольно предоставили мне столько информации: стучались, входили,рассказывали, уходили.

– Так зачем об этом говорить? – спросил я. –Я хочу записать все, что случилось. Ты знал об этом, когда рассказывал о техсобытиях, которые были известны тебе.

– Да, но для кого ты это записываешь?

Я снова вспомнил фанатов в зрительном зале, известность и теотвратительные моменты в деревнях, когда я, безымянный бог, стоял рядом с ней.Несмотря на ласкающее тепло и на бриз, дувший с воды, мне вдруг стало холодно.Неужели она была права, считая нас алчными эгоистами? Или когда называлаэгоистичным наше желание оставить мир таким как есть?

– Ты знаешь ответ на этот вопрос, – сказал он.Подошел ближе и положил руку на спинку моего кресла.

– Это была глупейшая мечта, правда? – спросил я.Мне было больно говорить об этом. – Ее нельзя было бы воплотить в жизнь, дажеесли бы мы объявили ее богиней и подчинялись бы любому приказу.

– Это было безумие, – ответил он. – Ее быостановили и уничтожили быстрее, чем она воображала.

Молчание.

– Миру она была не нужна, – добавил он. – Вотчего она никогда не поняла бы.

– Я думаю, что в конечном счете она это знала, ей небыло места, не было возможности приносить пользу, оставаясь самой собой. Онапоняла это, заглянув в наши глаза и увидев стену, которую ни за что не смоглабы пробить. Она так тщательно планировала свои явления, выбирала столь жепримитивные и не подвергшиеся изменениям места, как и она сама.

Он кивнул.

– Я же говорил, что ты знаешь ответы на свои вопросы.Так почему бы тебе не перестать задаваться ими? Почему запираешься от нас исидишь наедине со своим горем?

Я не отвечал. Я увидел ее глаза. «Ну почему ты не можешь вменя поверить?»

– Ты простил меня за это? – внезапно спросил я.

– Ты здесь ни при чем, – ответил он. – Онаждала, прислушивалась. Рано или поздно что-то затронуло бы в ней волю к жизни.Она всегда была опасна. То, что она проснулась именно в этот момент, –такая же случайность, как и наше начало. – Он вздохнул. В его тонепоявились горькие нотки, как в первые ночи, когда он тоже оплакивал ее. –Я всегда знал об этой опасности, – пробормотал он. – Может быть, мнехотелось верить в то, что она – богиня, пока она не пробудилась. Пока незаговорила со мной. Пока не улыбнулась.

Он снова отключился, вспоминая тот момент, когда началпадать лед, надолго захвативший его в холодный плен.

Он медленно, нерешительно вышел на террасу и посмотрел напляж. Как раскованно он двигается. Интересно, в древности люди так же опиралисьлоктями о каменные перила?

Я поднялся и пошел за ним. Я посмотрел на широкую воднуюграницу. На мерцающее отражение горизонта. На него.

– Ты знаешь, что значит – не нести больше этуношу? – прошептал он. – Знать, что я впервые свободен?

Я молчал. Но определенно понимал его чувства. И я испугалсяза него – возможно, это был тот же самый якорь, что и Великое Семейство дляМаарет.

– Нет, – поспешно ответил он и покачалголовой. – С меня словно сняли проклятие. Я просыпаюсь, думаю, что нужноспуститься в храм, нужно жечь ладан, принести цветы, встать перед ними,разговаривать, попытаться утешить их, если их души страдают. И тут я осознаю,что их нет. Все позади, все кончено. Я волен идти куда хочу, делать все, чтохочу. – Он помолчал, глядя на огни. Потом спросил: – А как же ты? Почемуты не освободился? Жаль, что я тебя не понимаю.

– Понимаешь. Всегда понимал, – возразил я, пожимаяплечами.

– Ты сгораешь от неудовлетворенности. А мы не можемпринести тебе утешение, да? Тебе нужна их любовь. – Он указал на город.

– Можете, – ответил я. – Каждый из вас. Я ипомыслить не могу, чтобы от вас уехать, во всяком случае надолго. Но,понимаешь, когда я был на сцене в Сан-Франциско… – Я не закончил фразу.Что толку говорить, если он не понимает. Все шло так, как я мечтал, пока наземлю не спустился ураган, который унес меня с собой.

– Несмотря на то что тебе так и не поверили? – спросилон. – Несмотря на то что тебя считали просто ловким артистом? Какговорится, автором с изюминкой?

– Они знали мое имя! – возразил я. – Онислышали мой голос. Там, над сценическими огнями, они видели меня!

Он кивнул.

– Так, значит, книга? «Царица Проклятых».

Ответа от меня не последовало.

– Спустись к нам. Разреши нам составить тебе компанию.Поговори с нами о том, что произошло.

– Вы видели, что произошло.

Вдруг я почувствовал его смущение – он испытываллюбопытство, но не хотел его показать. Он смотрел на меня.

Я вспомнил, как Габриэль начинала задавать вопросы изамолкала. И до меня дошло. Надо же, как я был глуп, что раньше не догадался.Они хотели знать, какими способностями она меня наделила, насколько меняизменила ее кровь, а я все это время держал эти тайны в себе. Я и сейчас недавал им воли. Они находились рядом с воспоминанием о трупах, разбросанных похраму Азима, об экстазе, в котором я убивал каждого мужчину на горной тропе. Ис еще одним жутким, незабываемым моментом: ее смертью, когда мне не удалосьиспользовать ее дары, чтобы помочь ей!

И теперь все началось сначала. Одержимость концом. Видела лиона, что я лежу совсем близко? Знала ли она, что я отказался ей помочь? Или жеее душа отлетела после первого же удара?