Мариус наблюдал за крохотными яхтами, спешащими на юг, вгавань. Он думал о том, сколько веков потребовалось ему, чтобы приобрести своиспособности. Простых вливаний ее крови было мало. Лишь тысячу лет спустя смогон подниматься к облакам, словно и сам становился облаком, лишенный оков истраха. Он думал, что у всех бессмертных это происходит по-разному, что никтоне знает, какая сила заключена в другом бессмертном, никто не знает, какая силазаключена в нем самом.

Все очень спокойно. Но пока что я не мог довериться ни ему,ни кому-то еще.

– Послушай, – сказал я. – Дай мне еще немногопобыть наедине со скорбью. Дай мне творить свои темные картины и делать записидля друзей. Попозже я приду к тебе, присоединюсь к вам. Может быть, я будуследовать правилам. Не всем, но хотя бы некоторым – кто знает? Кстати, что тысделаешь, если я не буду им следовать? Да разве я уже не задавал тебе этотвопрос?

Он был откровенно потрясен.

– Ты распроклятое создание! – прошептал он. –Мне приходит на память история Александра Великого. Он плакал, когда неосталось миров, какие он мог бы завоевать. Ты тоже будешь плакать, когда неостанется правил, какие ты мог бы нарушать?

– О, правила будут всегда.

Он тихо засмеялся.

– Сожги книгу.

– Нет.

Мы посмотрели друг на друга, потом я обнял его, тепло икрепко, и улыбнулся. Я даже не знал, зачем я это сделал, но он был так терпеливи серьезен, в нем, как и во всех остальных, произошла некая глубинная перемена,но для него, как и для меня, она была мрачной и болезненной.

Она имела отношение к борьбе добра и зла, которую он понималсовершенно так же, как я, потому что именно он много лет назад научил меняпонимать ее. Именно он сказал, что мы всегда должны бороться с этими вопросами,что простое решение нам не нужно, но что мы всегда должны испытывать страх.

Я обнял его и потому, что любил его и хотел быть к немупоближе, и при этом не хотел, чтобы он оставил меня прямо сейчас, сердитый иразочарованный.

– Ты будешь соблюдать наши законы, не так ли? –неожиданно спросил он со смесью угрозы и сарказма – и, возможно, какой-тотолики любви.

– Естественно! – Я снова пожал плечами. –Кстати, что там за новые правила? Я забыл. Ах да, не делать новых вампиров, неисчезать без следа, скрывать следы убийства.

– Ты чертенок, Лестат, ты это знаешь? Сущий дьявол.

– Позволь задать тебе один вопрос, – сказал я. Ясжал руку в кулак и легко дотронулся до его локтя. – Эта твоя картина,«Искушение Амадео», та, что находится в подземельях Таламаски…

– Да?

– Ты не хотел бы получить ее обратно?

– О боги, нет. Это жуткая вещь. Можно сказать, мойчерный период. Но я бы очень хотел, чтобы они вытащили ее из своего проклятогоподвала. К примеру, повесили ее в парадном зале. В каком-нибудь приличномместе.

Я засмеялся.

Внезапно он посерьезнел. У него зародились подозрения.

– Лестат! – резко сказал он.

– Да, Мариус?

– Оставь Таламаску в покое.

– Ну конечно! – Я еще раз пожал плечами и еще разулыбнулся. Почему бы и нет?

– Я не шучу, Лестат. Я говорю серьезно. Не связывайся сТаламаской. Мы понимаем друг друга, не так ли?

– Мариус, тебя на удивление легко понять. Слышишь? Часыбьют полночь. В это время я всегда совершаю обход острова Ночи. Пойдем?

Я не ждал его ответа. Выходя из двери, я услышал его милыйснисходительный вздох.

Полночь. Песнь острова Ночи. Я прошелся по переполненнымлюдьми галереям. Хлопчатобумажная куртка, белая футболка, лицо наполовинускрыто гигантскими темными очками, руки засунуты в карманы джинсов. Я наблюдалза тем, как голодные покупатели ныряют в открытые двери, глазеют на горысияющих товаров, на шелковые рубашки в пластиковой упаковке, на лоснящийсячерный манекен, закутанный в норку.

За сверкающим фонтаном с танцующими перьями, состоящими измириадов капель, на скамейке устроилась старушка, держащая в трясущейся рукебумажный стаканчик с кофе. Ей было сложно поднести его к губам. Проходя мимо, яулыбнулся, и она дрожащим голосом сказала:

– Старикам сон не нужен.

Из коктейль-бара лилась тихая музыка. По отделу видеокассетпрохаживались молодые головорезы… О эта жажда крови! Я повернул голову, ихриплый треск и вспышки остались позади. Сквозь дверь французского ресторана язаметил быстрое движение женщины, поднимающей бокал с шампанским, услышалприглушенный смех. Театр полон черно-белых гигантов, болтающих по-французски.

Мимо прошла молодая женщина – темная кожа, соблазнительныебедра, пухлый рот. Жажда крови достигла пика. Я шел вперед, загоняя ее вклетку. Кровь не нужна. Теперь ты силен, как старейшие. Но я чувствовал еевкус, я оглянулся и увидел, что она сидит на каменной скамье, из-под узкойкороткой юбки выглядывают голые колени, и она не сводит с меня глаз.

О, Мариус был прав, прав во всем. Я сгорал отнеудовлетворенности, сгорал от одиночества. Я хотел стащить ее с этой скамьи:«Ты знаешь, кто я такой?»

«Нет, остановись, не выманивай ее отсюда, не нужно, не уводиее на белый песок, подальше от огней галереи, где камни опасны, а волны яростнобьются о берега бухты».

Я подумал о том, что она говорила нам об эгоизме и алчности.Вкус крови на языке… Если я немедленно не уйду отсюда, кто-нибудь умрет…

Конец коридора. Я вложил ключ в скважину стальной дверимежду лавкой, торговавшей китайскими ковриками, сделанными маленькимидевочками, и табачным магазином, владелец которого, прикрыв лицо журналом,уснул среди голландских трубок.

Безмолвный проход, ведущий в недра виллы.

Кто-то из них играл на пианино. Я прислушался. Пандора, имузыка, как всегда, проникнута восхитительным мраком, но она больше, чемпрежде, напоминает бесконечное начало – тема, постоянно ведущая к кульминации,которая никогда не наступит.

Я поднялся по лестнице и вошел в гостиную. О, сразу можноопределить, что это – дом вампира: кто еще сможет жить при свете звезд инескольких беспорядочно расставленных свечей? Блеск мрамора и бархата. А там –Майами, где никогда не гаснут огни.

Арман все еще играл с Хайманом в шахматы и проигрывал.Дэниел лежал в наушниках и слушал Баха, то и дело поглядывая на черно-белуюдоску, чтобы проверить, сдвинулись ли с места фигуры.