– Нет, это будет не слишком-то весело, правда? Этоотчаянно тоскливое занятие. К тому же дневник мне не особенно нужен. Дневникони могут оставить себе. Он принадлежал Клодии. Я хочу поговорить с одним изних, с Дэвидом Тальботом, он их начальник. Понимаешь, это единственные смертныев мире, которые в нас верят.

Почувствовав укол внутренней боли, я приказал себе необращать на него внимания – сейчас будет весело.

Сперва он был слишком шокирован, чтобы отвечать. Я и непредставлял себе, что это будет настолько восхитительно.

– Ты, должно быть, шутишь, – сказал он, приходя вбуйное негодование. – Лестат, оставь этих людей в покое. Они считают, чтоДжесс умерла. Они получили письмо от членов ее семьи.

– Естественно. И я не стану выводить их из заблужденияв том, что касается этой мрачной новости. Зачем? Но меня завораживает тот,старый, Дэвид Тальбот, который приезжал на концерт. Полагаю, мне хочетсяузнать… Но что толку болтать? Пора войти и все выяснить.

– Лестат!

– Луи! – сказал я, передразнивая его тон. Яподнялся и помог ему встать – не то чтобы он нуждался в моей помощи, но онсидел на земле, бросал на меня взгляды, упрямился, пытался сообразить, как меняудержать, и все это было абсолютно пустой тратой времени.

– Лестат, Мариус придет в ярость, если ты этосделаешь! – серьезно воскликнул он, и черты его лица обострились, ярчеобозначились прекрасные высокие скулы и темные испытующие зеленые глаза. –Правило первостепенной важности гласит…

– Луи, я не могу устоять против такого искушения!

Он схватил меня за руку.

– А как же Маарет? Ведь они – друзья Джесс!

– И что она сделает? Пришлет Мекаре проломить моюголову, как яичную скорлупу?

– С тобой действительно никакого терпения нехватит! – сказал он. – Ты вообще хоть чему-нибудь научился?

– Ты идешь со мной или нет?

– Ты в этот дом не войдешь.

– Видишь вот то окно наверху? – Я зацепил его заталию. Теперь ему от меня не вырваться. – В той комнате сидит ДэвидТальбот. Он уже час пишет свой дневник. Он глубоко обеспокоен. Ему не известно,что с нами произошло. Он знает, что что-то случилось, но ему в жизни недогадаться, что именно. Так вот, мы сейчас проникнем в соседнюю спальню черезто маленькое окно слева.

Он издал последний слабый возглас протеста, но ясосредоточился на окне, стараясь зрительно представить себе замок. Сколько донего футов? Спазм – и высоко над нами распахнулось стеклянное прямоугольноеокно. Он тоже это заметил, и, пока он стоял, лишившись дара речи, я сжал егопокрепче и поднялся в воздух.

Через секунду мы оказались в центре комнаты. Маленькаяспальня в елизаветинском стиле, отделанная темным деревом, красивая мебель тогоже периода и шипящий камин.

Луи был в ярости. Он сверкал глазами, быстрыми, гневными жестамирасправляя одежду. Комната мне понравилась: книги Дэвида Тальбота, его кровать…

И сам Дэвид Тальбот с широко открытыми глазами заполуоткрытой дверью в кабинет, сидящий за письменным столом при свете лампы сзеленым абажуром. На нем был красивый серый шелковый смокинг, стянутый в поясе.В пальцах зажата ручка. Он застыл, словно лесное животное, почуявшее хищника,перед неизбежной попыткой скрыться.

Ах, как это мило!

Я рассмотрел его получше: темные седые волосы, чистые черныеглаза, прекрасно очерченное лицо, очень выразительное, теплое. В нем ясночитался ум. Очень похоже на то, что описывали Джесс и Хайман.

Я прошел в кабинет.

– Вы уж меня простите, – сказал я. – Надобыло постучать в парадную дверь. Но я не хотел афишировать нашу встречу. Вы,конечно, меня знаете.

Молчание.

Я взглянул на стол. Папки с нашими делами, аккуратныекартонные папки со знакомыми именами и названиями: «Театр вампиров», «Арман»,«Бенджамин-Дьявол». И «Джесс».

Джесс. Рядом с папкой лежало письмо от тети Джесс, Маарет. Вписьме говорилось, что Джесс умерла.

Я ждал, раздумывая, стоит ли заставлять его первым завестиразговор. Но такую игру я никогда не любил. Он напряженно рассматривал меня,бесконечно более напряженно, чем я. Он фиксировал меня в памяти, используяиспытанные приемы, чтобы позже вспомнить все подробности, невзирая на шок,вызванный подобным событием.

Высокий, не толстый, но и не худой. Хорошо сложен. Большиеладони, очень красивой формы. И очень ухоженные к тому же. Настоящий британскойджентльмен, любитель твида и темного дерева, чая и сырости, тенистого парка иприятной атмосферы этого дома.

Возраст – около шестидесяти пяти. Отличный возраст. Он знаетто, о чем молодые люди и помыслить не могут. Современный эквивалент возрастаМариуса в древние века. Для двадцатого века – совсем не старый.

Луи все еще находился в соседней комнате, но он знал, чтоЛуи рядом. Он бросил взгляд на дверь. Потом – снова на меня.

Он поднялся и застал меня врасплох. Он протянул руку.

– Рад с вами познакомиться, – сказал он.

Я рассмеялся. Я принял его руку, твердо и вежливо пожал ее,следя за реакцией, отметив его изумление при открытии, насколько холодна мояплоть, насколько она безжизненна в любом смысле слова.

Я его довольно сильно испугал. Но при этом он испытывалогромное любопытство, огромный интерес.

Потом он очень любезно и очень вежливо произнес:

– Джесс не умерла, не так ли?

Потрясающе, во что британцы превратили язык, все эти нюансывежливости. Несомненно, величайшие дипломаты в мире. Я подумал, какие же у нихгангстеры. Но он так горевал по Джесс, а кто я такой, чтобы пренебрегать чужимгорем?

Я торжественно посмотрел на него.

– О нет, – сказал я. – Не стоит заблуждаться.Джесс умерла. – Я твердо выдержал его взгляд, он прекрасно меняпонял. – Забудьте о Джесс, – добавил я.

Он слегка кивнул, на секунду отведя глаза, но потом опятьпосмотрел на меня с прежним любопытством.

Я сделал небольшой круг по центру комнаты. Увидел в тениЛуи, прислонившегося к камину в спальне, – он поглядывал на меня снеописуемым презрением и осуждением. Но сейчас было не время смеяться. Я думало словах Хаймана.

– У меня к вам вопрос, – сказал я.

– Слушаю вас.