Ни разу за время болезни государь не вспомнил о жене и непризвал ее. Словно ее уже и на свете не было!

Обо всем, что происходило, она узнавала с чужих слов. Словаэти были тягостны, печальны, и Марьюшка уже не обольщала себя никакиминадеждами. Она пыталась свыкнуться с мыслью, что престол перейдет к царевичуФедору, а что станется с нею, об этом и загадывать не хотелось. Страшно было!Марьюшка твердила себе, что нипочем не позволит разлучить себя с сыном и будетберечь его пуще глаза: ведь царевич Федор недолговечен…

И вот пасмурным мартовским утром к ней без доклада ворвалсявзволнованный брат Михаил и выпалил:

– Решено! Последняя воля объявлена! Царевич Федор назначеннаследником, вчера государь призывал к себе всех бояр, при них завещал сынуцарство, призывал его править любовью да милостью, а в советники ему поставилИвана Шуйского, Ивана Мстиславского, Никиту Романова и Бориса Годунова…

Царица при этом имени сверкнула глазами.

– А царевич Дмитрий? Что же ему определил государь? –спросила ломким голосом.

– Богдан Бельский назначен его опекуном, в удел ему царь далгород Углич.

– Бельский! – пробормотала Марьюшка, и брат услышал в ееголосе такую священную надежду, словно она произносила новое имя Господне.

Марьюшка провела рукою по лицу, по груди, чувствуя, какотлегает от сердца и становится легче дышать. Чудилось, хмурое утро за окномвспыхнуло разноцветьем сияющего солнечного дня. Бельский не даст их в обиду. Онбудет терпеливо выжидать, пока не истечет срок жизни Федора, а значит,неограниченной власти Годунова, а потом… потом… настанет черед Дмитрия!

Будущее казалось ей прекрасным, она была воистину счастливав сей миг, но Господь, взирающий на нее с небес, возможно, подумал, что однимиз самых мудрых Его деяний было не дать людям провидеть грядущее.

Марьюшка не знала и не могла знать, что лишь только Федорвзойдет на престол, в Москве вспыхнут недовольства новым государем. Имя Дмитриябудет звучать на стогнах и площадях, и тогда Годунов отправит царевича в Углич,а Бельского сошлет в Нижний Новгород. Там Богдан Яковлевич пробудет шесть лет.После того как в Угличе 15 мая 91-го года, по приказу временщика Годунова, дьякМихаил Битяговский со своими клевретами Качаловым и Волоховым убьет царевича,Бельского вернут в Москву, и на коронации Годунова он будет жалован чиномокольничего. Видимо, таким образом Годунов откупится от свойственника истаринного приятеля, чтобы не баламутил и без того мутную воду…

Однако молчания Бельского хватит ненадолго. Лишь только постране разнесется весть о воскрешении царевича Дмитрия и явлении Самозванца,Бельский встанет под его знамена.

Узнай об этом сейчас Марьюшка, Богдан Яковлевич показался быей чудовищем. А на самом деле с его стороны это станет просто попыткойотомстить Годунову. Ведь и ею будет руководить только мысль об отмщении, когдабывшую царицу Марью Нагую, постриженную под именем инокини Марфы, привезут иззанесенного снегами, заброшенного Выксунского монастыря в Москву и поставятпред очи молодого красавца, назвавшегося именем ее убитого сына. И она признаетего! Признает, потому что ненависть к Годунову будет единственной силой,которая все четырнадцать лет монастырского заточения заставит биться ее сердце.

Царицы Марии Нагой.

Но все это еще далеко-далеко впереди, в неразличимой дымкегрядущего. А пока на дворе смурное утро 18 марта 1584 года.

Настало 18 марта – а государь еще жив!

* * *

– Ну что, Богдаша? – с усмешкой спросил Иван Васильевич. –Какое нынче число?

Вечером ему стало легче, и если ночь прошла мучительно, толишь от страшных мыслей и тягостного ожидания: вот сейчас распахнется самасобою дверь, а на пороге – тень с косою в руках… Обошлось – настало утро, исейчас государь чувствовал себя как никогда хорошо. Жив, он жив… и, похоже,поживет еще.

– Не пора ли раскладывать костры? – ехидно спросил он, иБельский понурил голову:

– Государь, я уже был у них, чтобы ввергнуть в узилище,однако та старуха ответила: «День еще не миновал!»

Легкая тень омрачила взор государя, но он сказал как ни вчем не бывало:

– Когда поведут их на костер, последи, чтобы эту старуюведьму…

Он запнулся. Бельский думал, государь скажет что-то вроде:«Пытали перед казнью», или: «Жгли на самом медленном огне», или: «Зарыли вземлю живьем», – однако остолбенел, услышав:

– Последи, чтобы ее отпустили восвояси. А теперь вели-каистопить мне баню.

День тянулся так медленно, как никакой другой. Позднопозавтракали, потом стали собираться в баню. Велено было призвать тудапесельников, а с собою царь позвал Годунова и Бельского. Пригласил такжеЭйлофа, однако более для смеху. Архиятер схватился за сердце: он не могпереносить духмяного, обжигающего пара, идущего от каменки, раз или два егоуносили из мыльни в обмороке, а потому царь милостиво разрешил ему обходитьсябез этой сумасшедшей русской прихоти, именуемой банькой. Однако Эйлоф попросилгосударя непременно принять в урочный час все необходимые лекарственныеснадобья и взял с Годунова слово, что тот проследит за своевременнымисполнением сего предписания. Борис Федорович поклялся в этом вечным спасениеми присовокупил, что сам даст целебное зелье государю.

Перед тем как идти омываться, Бельский вновь навестилгадателей и вернулся с их ответом:

«Пусть не гневается великий государь, но день окончится лишьтогда, когда сядет солнце и наступит полная тьма».

– Ну-ну, – благосклонно усмехнулся Иван Васильевич иотправился в мыльню.

Время прошло весело и незаметно. Песельники былизвонкоголосы, как никогда, и государь забывал обо всем, слушая их. В бане быложарко, душно, он выпил много квасу. Квасом разбавил Годунов и снадобье, данноеему Эйлофом. Государь хватанул его одним махом, скривился от отвращения, тут жеахнул еще кружку кваску, перестал морщиться и засмеялся.

Было уже семь часов вечера, когда омовение закончилось.Солнце село, однако небо еще оставалось светлым и прозрачным. Тоненький-тоненькийсерпик нарождающегося месяца серебрился над горизонтом, первая звезда мерцала ввышине, словно чья-то застывшая слезинка.

При взгляде на нее царь нахмурился было, но тотчас лукавооглянулся на Бельского.

«Неужто ночью прикажет костры с колдунами жечь?» –недовольно подумал тот: после нечеловеческого напряжения нынешнего дня ислишком жаркой бани у Богдана Яковлевича люто разболелась голова.