Он оскорблял – и ласкал, заставлял задержатьдыхание – и в то же время вдыхать все глубже. Отвернуться – и приникнуть,пытаться вырваться – и держаться крепче и крепче…

Она обнимала его. Руки скользили под рубашкой,ощупывая напряженные мышцы юношески худого, широкоплечего тела. Онасамозабвенно внимала нахлынувшим на нее новым ощущениям, но все еще противиласьпожирающему натиску его рта, который безжалостно терзал ее губы, силясьраздвинуть их языком. Алене не хватило дыхания противиться дольше, да и зубы онуже не раз пускал в ход, поэтому она чуть приоткрыла губы – и тотчас же языкиих свились, а жаркая влага его нетерпеливого рта влилась в ее уста незнакомымпьянящим напитком.

Он приподнялся на руках и не обнималраспростертую под ним девушку – только неостановимо, властно, то грубо, тонежно целовал ее, и хотя рты их были влажны, а языки щедро окроплены медовойросой поцелуя, Алена начала ощущать странную жажду. Чудилось, его губы, алчновбиравшие в себя весь ее рот, высасывают из нее все жизненные соки, оставляявзамен сладостную истому и туман, который застилал голову, одурманивал, и силыее иссякали в том поцелуе. Уже мало было лежать, разметавшись, страстно,самозабвенно впиваясь в его губы и ласкаясь с его языком. Тело вздрагивало отрезких, волнообразных движений его тела, и порою изо рта его в рот Аленыврывались глухие стоны, словно и ему уже не в сласть, а в муку сделалось стольдолгое и самозабвенное соитие губ.

Руки Алены вспорхнули над его спиной, вялоопустились на плечи. Вот как, она и не заметила, что плечи его обнажены… иобнажена спина ниже пояса. Чудилось, одежда сама собой соскользнула с него вовремя этих волнообразных движений… так соскальзывает змеиная кожа с мучителяженского, похотника, сладострастника Змея Огненного, оставляя распаленнымобъятиям женским искусительную красоту стройного тела, изгиб мраморных чресл –и твердую плоть, которая нетерпеливо стучится в ждущие врата…

Егор внезапно оторвался от ее губ и встал наколени, напряженно вглядываясь в ее глаза.

Алена не знала, что разглядел он там: страх,покорность, томление, жажду – все это враз? – но вдруг он схватил обеимируками ее рубаху у ворота и с силой дернул, разорвав до самого подола.Нетерпеливо скинул с Алениных плеч и мгновение жадно, пьяно глядел на пышныеполушария грудей, затрепетавшие от частого, испуганного дыхания. Потом схватилАлену под бедра и медленно потянул к себе, так что вскоре ноги ее принужденыбыли раскинуться и согнуться в коленях, обнимая его чресла. А он привлекал еевсе ближе и ближе.

Распустившиеся волосы Алены сплелись с травой,и ей вдруг почудилось, что все былие земное – ее волосы, а она сама – иссохшая,истомленная плоть земли, жарко, темно вздыхающая в ночи, и глаза ее, как озера,молчаливо глядят в очи небес, только глубокими, прерывистыми вздохами моляпролиться дождем на ее трепещущую грудь.

Алена заметалась, приоткрыла жаркие губы, моляпоцелуя… И язык его вошел в ее рот так же глубоко, как плоть его вошла в ееотверстые недра, и губы ее сосали его язык так же долго, как лоно ее сосало егоестество, опустошая его и впитывая всю мужскую силу – до последней капли.

Руки его подогнулись, он рухнул на Алену, непрервав слияния ртов, не прервав соития тел, – и оба они мгновенноокунулись в неодолимый сон, в то обмиранье, которое всегда настигаетлюбовников, осушивших чашу наслаждения сверх всякой меры – до дна.

В тот сон, который есть подобье смерти…

Она проснулась от солнца, бившего в глаза, идолго еще лежала, подставляя лицо чудесным теплым лучам и уговаривая себя, что,конечно, это продолжается сон: ведь в монастыре ей назначено было подниматьсязатемно! Вот так же, при солнышке, проснулась она и тогда, в лесу, и, еще неуспев открыть глаза, поняла, что одна… что он ушел. Иначе и быть не могло, иАлена не испытала ни обиды, ни горя, ни даже малой досады. То, что произошломеж ними ночью, было слишком таинственно и непостижимо. Их обоих словно бымолния пронзила – молния страсти! – слишком это было далеко от всего, чтоАлена прежде знала о жизни, чтобы подвергнуть ночной восторг испытаниюобыденностью: опущенным взглядам, неуклюжести первых движений и слов. Аленаверила, что им суждено еще раз встретиться. А если нет, они оба никогда незабудут течения звезд в вышине, и острого запаха травы, измятой их разгоряченнымителами, и проникновения тел одно в другое, как будто их сердца не могли ужебиться розно – и во что бы то ни стало им нужно было слиться, обратившись водно единое сердце, снедаемое пожаром неистовой любви.

Алена лежала, ощущая это в себе, как молитву,как нечто внушенное свыше. Иначе и быть не могло: ведь прежде она не ведала нимыслей таких, ни слов… и чувств таких она не ведала прежде. Все взволновалось,все сбилось, все изменилось в ней. Она чудилась себе раскрывшимся цветком,зазеленевшим среди зимы деревом, травинкой, пробившейся сквозь камень! И онаоткрыла наконец глаза в полном сознании, что мир вокруг нее тоже долженизмениться, что и он осенен той же молитвой, которой исполнено все ее существо.

Она не ошиблась. Мир, раскинувшийся вокруг,был и впрямь подобен восхищенному славословию божию! Небо темно-голубое,глубокое, земля вся в цветах, и эти цветы, украшенные перлами росы, гореливсеми оттенками радуги; лес вокруг стоял влажный, живой, душистый, звенящийптичьими голосами, а сквозь синий небесный хрустальный купол силилась пробитьсясамозабвенная трель жаворонка. «Вот и сбылось гаданье, – подумала она сблаженной улыбкою, – я вышла замуж в лес!»

Цепочка темных следов протянулась посеребристой от росы траве, и Алена ощутила, что сердце ее готово вырваться изгруди и полететь по этому следу. В это мгновение она была счастлива, какникогда, и, как никогда, исполнена веры в будущее счастье…

Но жизнь взяла свое, и скоро эта ночь, и этоутро, и это ощущение всепоглощающего блаженства превратились в ее памяти вкрошечную искорку, которая то счастливо, то болезненно тлела в самой глубинесердца… но сейчас вдруг снова разгорелась огнем, согревая оледенелую душу,озаряя разум, освещая путь надежде.

«На что? – тихо спросила себяАлена. – Что будет?»

– Все нежишься, ясочка? – ворвался вее блаженную дрему насмешливый голос, и чья-то тень легла на лицо, заслонивсолнце и вернув в мир тень и холод.

Алена вскинулась, безотчетно таща на себясъехавшую ряднушку.

Еротиада! Стоит рядом и пялится на Аленину голуюгрудь, а по горлу так и ходит судорожный комочек, и копится слюна в уголкахприоткрытого, возбужденно дышащего рта!

«Лучше умру, – сурово и просто сказалкто-то – Алена даже и не поняла сразу, что это она сама клянется себе. –Лучше косой удавлюсь, чем это…»