Минут десять стояло молчание. Не знаю, что мешало трещатьТате, но мне мешала не только вкусная пища. У меня были мысли. Две основные:чертов дом и герани; и множество посторонних. Посторонние мысли были чистофилософского плана: о жизни вообще и светской жизни в частности.

“Вот сижу в приличном месте, — думала я, тщательнопрожевывая телячьи почки, — “Клуб три кота”, вокруг достойнейшие люди ипавлины, в каминах потрескивают дрова, и Макс бросает на нас любезные взгляды,напротив фонтаны и лысый со своим черноморским побережьем, а почему-то непокидает мысль, что нахожусь я в самой настоящей “малине”.”

— Ночью здесь можно посмотреть стриптиз, — словно подслушавмои мысли, выдала сообщение Тата. — Есть и мужской. Мальчики, — онасладострастно причмокнула губами, — пальчики оближешь.

— Ты их что, ешь? — спросила я.

— Скажешь тоже, — рассмеялась Тата. — Хотя некоторые такиемилашки, что так и хочется откусить кусочек. Кстати, есть и еще кое-какиеразвлечения, — Тата заговорщически подмигнула, а я подумала: “Ну точно“малина”.”

Стало скучно, захотелось продавать герани, но в обществеТаты об этом не могло быть и речи.

— Слушай, а как ты сюда попала? — внезапно заинтересоваласьона.

— Приехала с Ивановой. Помнишь, толстенькая такая кубышка,пионервожатой у нас была.

— Помню, помню, жутко культурная и писклявая, — рассмеяласьТата.

— Да, теперь она худая. Пьет, басит и матерится. … Каксапожник.

Тата взгрустнула.

— Да-а, что жизнь с людьми делает. Чем она теперьзанимается? Кажется Иванова поступала в медицинский?

— Теперь она хирург, профессор. Приехала в Ростов делитьсяопытом с местными светилами. Если понадобится что-нибудь отрезать, обращайся.

— Да-а, помнится, она меня любила.

— Еще бы, ты была паинька: носила косу, очки, училась напятерки, не прогуливала и выполняла все ее дурацкие поручения. Это я наконцерте заблеяла козлом и сбила со слуха весь хор, и из пионерского знаменисостряпала мини-юбку.

Тату передернуло.

“Она до сих пор без ужаса не может вспоминать мои проделки,”— отметила я, с прежним удивлением глядя на ее шляпу.

— Соня, знаешь, часто бываю в Москве, но прежняя жизнь —куда-то мимо. Муж купил мне в Москве прекрасную квартиру, но я свою мать и изстарой перетащила сюда, а там хоть и бываю, но новые знакомства, новые друзья…

— Зачем? Когда и прежние еще живы…

— Да, я, конечно, неправа, но жизнь как-то закрутила: вышлазамуж, уехала в Германию (первый муж был военным), там познакомилась с Мазиком(это мой теперешний), вышла за него и вот, живу не тужу. Он карьерист, конечно,и стяжатель, но меня не напрягает — делаю, что хочу. Денег море. Все мнекланяются. А в общем-то, Соня, знаешь, — скучно. Детей у меня нет, вот это жалко.Мазик завел себе зазнобу. Говорят она ему сына состряпала, вот жду когда менябросит, моложусь, верчу хвостом, а на душе тоска смертная.

Мне стало стыдно за свое благополучие. Как живу? Дажепожаловаться не на что, хорошую беседу поддержать нечем. Рассказать что ли одоме? Нет, это из другой оперы.

— Пробовала работать — лень, — продолжала плакаться Тата. —Да толком и не умею ничего. Тошнит от собственной бездарности, а ведь когда-тобыла круглой отличницей. Мать меня надломила. Талдычила с утра до ночи:“Учись-учись, учись-учись!” Вот я и переучилась. Делала вид, что хочу статьинженером, а сама только и мечтала как бы выскочить замуж и… подальше отматери.

— А у меня нет матери, — грустно сказала я. — Я бы от нееникуда не уехала.

Тата душевно посмотрела на меня, вздохнула, продолжила:

— Хорошо, что тебя встретила. Знаешь, это судьба. Ты всегдаменя удивляла. Ах, как я тебе завидовала, смелости твоей, независимости, нобольше всего тому, что есть у тебя такая бабушка. Ах, что за женщина АннаАдамовна! Я до сих пор ей подражаю, трубку курю и дома ношу длинное платье смеховым воротником. Сижу перед камином, закинув ногу на ногу, дымлю трубкой ислушаю Баха. Муж зовет меня дурой. Ах, Анну Адамовну никто бы не посмел назватьдурой, хотя делала она то же. Ах, ах, ах, сколько было в ней шику! Кстати, какона?

— Бабуля умерла. Я теперь круглая сирота.

Тата всплеснула руками, на глазах ее проступили слезы, и яувидела, что это прежняя скромница-Тата, затурканная матерью отличница, незнающая что делать со своими пятерками и похвальными грамотами. Мне стало еежалко, захотелось приласкать, успокоить, и я сказала:

— Бабуля умерла красиво: посредине праздника с пирожным ворту, окруженная поклонниками, подарками и любовью.

— Я ей завидую! — просветленно воскликнула Тата. — Ах, как яей завидую! А мы! Что же мы, что же?! Ах, Соня! Тошно… Тошно… Как тошно! Хочунапиться! Давай напьемся?

Я мигом вспомнила Моргуна и, коченея, поспешно вскрикнула:

— Не сегодня, у меня дела.

Тата тут же сменила истерику на деловитость.

— Какие дела? — спросила она с похвальной трезвостью. — Могупомочь?

Радости моей не было предела.

— Можешь! Можешь, если захочешь!

— Конечно захочу. Говори, что делать.

— Надо найти один дом, дачу, — и я подробно описала всеприметы.

Тата задумалась.

— Это за городом? — после короткой паузы спросила она.

— Да, причем, могу точно сказать откуда выехала, но какпопала туда — убей не помню.

— Пьяная что ли была?

— Нет, просто ехала без всякой цели и случайно забрела на туулицу, а теперь весь город исколесила, а найти это место не могу.

— А зачем тебе тот дом?

Вопрос Таты поставил меня в тупик. Надо признаться, совсем кнему не была готова. Пришлось срочно изобретать версию.

— Захотела пить, зашла в первый попавшийся дом и забыла тамсумочку с документами, — объяснила я, внутренне гадая не слишком ли глупопридумано.

Но Тата подошла к моей версии со всей серьезностью.

— Деньги в сумочке были? — деловито спросила она.

— Нет, только документы.

— Тогда есть надежда. Значит так: даем объявление в газету,обещаем крупное вознаграждение и ждем. Устраивает?

— Совсем не устраивает, — ужаснулась я. — Вдруг хозяин домане читает объявлений? И потом… — я замялась, краснея и тупя взор. — …Мнехотелось бы видеть хозяина живьем.