Тата обрадовалась.

— Симпатичный?

— Более чем.

— Ну-у, так бы сразу и сказала. Будем искать. Прямо сейчас.Где, говоришь, живет эта портниха?

Я подробно объяснила, и мы отправились на поиски.

Глава 7

От ворот портнихи очень скоро выехали мы на злополучнуютрассу.

— Места знакомые, — отметила Тата.

— До боли, — простонала я. — Могу уже предсказывать что идетза чем. Вот сейчас будет ресторанчик “У Миши”. А дальше…

Тата нетерпеливо перебила.

— Раз изучила этот район трассы, так нечего здесь и делать,— тоном не терпящим возражений сказала она. — Поедем в обратную сторону и такметр за метром прочешем окраины Ростова.

— Но я не ездила в обратную сторону.

— Ты заблудилась и знать не можешь куда ездила, а куда нет.Слушай меня. Мы найдем твоего хозяина, — Тата подмигнула.

— Хозяина дома, — степенно поправила я, давая понять, что нелюблю таких шуток.

До наступления темноты мы колесили по окраинам, но ничегопохожего не нашли. Дальнейшие поиски были бессмысленны; мы решили перенести ихна следующий день.

— Не расстраивайся, — успокоила меня Тата, — найдем,обязательно найдем. Вот завтра утром встретимся и все будет тип-топ.

На этом мы и расстались. Тата пересела в свой “Бентли”,который принимал пассивное участие в поисках, и помчалась развлекаться, а яотправилась к Катерине на дачу.

Вспомнив на полпути, что не продала ни одной герани, яустыдилась и решила схитрить. Подъехала к автобусной остановке, выставила несколькогоршков на скамейку и с чувством выполненного долга поехала прямо к Масючке.Там я отчиталась о проделанной работе и выложила из своего кошелька необходимуюсумму. Масючка пришла в восторг, расцеловала меня, побежала в оранжерею ивынесла новые горшки взамен якобы проданных. С незаметным вздохом я погрузилаих в багажник.

У Катерины мне пришлось еще раз отчитаться о проделанной задень работе. На этот раз перед Ивановой, явившейся из своего мединститутаподозрительно рано. Она внимательно выслушала меня и спокойно сказала:

— Не верю.

Моя душа ушла в пятки. Бог знает почему, но я иногда трушуперед этой занудой.

— Чему не веришь? — осторожно поинтересовалась я, несобираясь сдаваться.

— Ни одному твоему слову.

— Но почему?

— Потому что цветы ты выбросила.

— А деньги?

— А деньги Масючке отдала свои.

Я, вдруг, поняла, почему трушу перед Ивановой: она слишкомхорошо меня знает. Естественно, я и торговля — несовместимы. Но не могу же япозволить Ивановой торжествовать.

— Как хочешь, только все было так, как я рассказала, —возразила я.

Иванова вскинула одну бровь (здорово это у нее получается) ирявкнула:

— Лучше скажи, где болталась.

И тут я вспомнила про Татьяну и ухватилась за нее, какутопающий за соломинку.

— Знаешь кого я сегодня встретила! — воскликнула я, наполняясвой голос интонациями радости и надеясь этим же заразить Иванову.

— Кого? — хмуро пробасила она, ничуть не заражаясь.

— Свою одноклассницу Танечку Власову…

Я собралась удариться в прошлое и привести ряд эпизодов изжизни Танечки, чтобы Людмиле легче было восстановить ее образ, но не тут-тобыло.

— Терпеть не могу Власову, — рявкнула Иванова, давая понять,что память ее на должном уровне.

Я слегка удивилась, поскольку в школьные годы тоже былауверена, что пионерка Власова любимица вожатой Люды.

— А Власова считает, что ты от нее без ума, — не безехидства сказала я.

— Зубрилка и подхалимка, — вынесла приговор Иванова, ставяточку на этой теме.

Мне стало обидно. Есть ли у этой Ивановой хоть что-нибудьсвятое? Я встретила подругу детства, ее подшефную и, вдруг, такая черствость.Напрочь лишена ностальгических чувств.

— Иванова, ты зануда и сухарь. Поэтому от тебя родной мужсбежал… и сын. А все оттого, что ты никого не любишь.

— Власову не люблю. Если муж сбежал по этой причине, тудаему и дорога, — заключила она и, подумав, добавила: — Его я тоже не люблю.

— А кого ты любишь? — возмутилась я.

— Тебя, дуру! — рявкнула Иванова и вышла из моей комнаты, всердцах хлопнув дверью так, что штукатурка с потолка посыпалась.

Мне стало стыдно. Обидела хорошего человека. К тому желюбящего меня, дуру. Я решила подлизаться и бодрым шагом отправилась в комнатуИвановой, но ее там не оказалось. Она сидела в столовой и плакала. Тут мненичего другого не оставалось, как к ней присоединиться. Иванова пригребла меняк себе, и мы горько рыдали дуэтом. Каждая о своем. Я жалела Иванову, а она себяи, как выяснилось позже, Моргуна.

— Ты куда его дела? — бросила она мне упрек, когда мынаплакались и насморкались вдоволь.

Я пришла в ужас.

— Как? Разве он не дошел до кафедры?

Людмила скорбно покачала головой.

— Нет.

— Я высадила его на Большой Садовой, — солгала я, решив невдаваться в подробности с воротами портнихи. — Он был не очень трезв, дрожал ижаловался на давление и возраст. Что же делать? Надо его искать. Ты звониладомой?

Людмила опять покачала головой.

— Нет, может ты позвонишь? — жалобно попросила она.

Мне было непривычно видеть ее такой жалкой и поникшей. Сталоне по себе, словно почва ушла из-под ног. И что это на нее нашло? С каких этопор Иванова стала такой робкой и стеснительной? Да еще из-за какого-тоничтожного Моргуна. Плешивого. Умника. И алкоголика.

Тут призадумаешься…

И, вдруг, меня осенило. Осенило чисто интуитивно, потому чтоИванова славилась своей исключительной верностью мужу и ни в каких амурах небыла замечена. Она вообще ни в чем не была замечена, только в работе. Если доразвода у нее еще была какая-то видимость личной жизни, то после разводаосталась одна работа.

А ведь Иванова в юности была настоящая красавица, простоБрижит Бардо. Видимо она и характером в нее пошла. Слышала я, что Брижит тожебыла грубиянка, славилась нравственностью и любила выпить, а к старостисвихнулась на идеалах и принципах. Нетрудно представить что в будущем ждетИванову. Нашей общей подруге Марусе нравственность Людмилы всегда была, какножом по сердцу, и высказывалась она по этому поводу с большим презрением, а ягордилась Ивановой и всегда говорила: “В обществе должны быть и такие люди.”