Нет, ты заметишь, еще как заметишь, иначе ты загремишь втемницу, а я умру!— прогремел голос.

Кто ты, во имя всего святого?— испуганно и неохотно спросилЭдди, и у него в голове кто-то (или, может быть, что-то) глубоко, с облегчениемвздохнул.

10

Он поверил, — подумал стрелок.— Благодарение всем богам,ныне и присно и во веки веков, он поверил!

11

Самолет остановился. Надпись «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ» погасла.Подали трап, который с мягким стуком коснулся переднего выхода. Они прибыли.

12

Есть место, куда ты можешь все это убрать, пока будешьПроходить Таможню,— сказал ему голос.— Надежное место. А когда ты пройдешьритуал, получишь свои пакеты обратно и отнесешь их тому человеку, Балазару.

Люди уже поднимались с мест, доставали свои вещи из верхнихящичков и пытались куда-то пристроить плащи, поскольку на улице, согласнообъявлению второго пилота, было слишком тепло.

Возьми свою сумку и куртку. Иди опять в это отхожее место.

Отхожее…

О. Туалет. Впереди.

Если они так уверены, что у меня что-то есть, они решат, чтоя пытаюсь отделаться от товара.

Но Эдди уже понял, что это вряд ли имеет значение. Никто нестанет ломиться в дверь, чтобы не напугать пассажиров. К тому же, всем ясно,что нельзя так просто спустить в унитаз самолета два фунта чистого кокаина, неоставив никаких следов. Но это неважно, если голос действительно говоритправду… что есть какое-то надежное место. Вот только как это может быть?

Неважно, черт тебя побери! ШЕВЕЛИСЬ!

Эдди встал. Он наконец-то врубился. Он, конечно, не виделвсего того, что видел Роланд с его многолетним опытом, отточенным долгимимучительными тренировками, но он увидел лица стюардесс — их настоящие лица, те,что скрывались за натянутыми улыбками и весьма своевременною заботой: сейчасони выгружали коробки и сумки пассажиров из шкафа в передней части самолета. Иеще он увидел, как они поглядывают на него, быстро отводя глаза.

Эдди взял сумку. Взял куртку. Дверь к трапу уже открыли:пассажиры двинулись по проходу. Дверь в кабину пилота тоже распахнулась, тамсидел капитан, тоже улыбаясь… и тоже поглядывая на пассажиров первого класса,которые все еще собирали вещи: выискивал Эдди — нет, не выискивал даже, а брална мушку, — потом опять отводил глаза, кивал кому-то, ерошил напарнику волосы.

Эдди похолодел. Не в том смысле, что поимел холоднуюиндюшку, то есть отъехал, а просто похолодел: успокоился. Сам по себе, вовсе неиз-за голоса в голове. Холодность — иногда это то, что надо. Только нужнодержаться настороже, чтобы совсем уже не закоченеть.

Эдди пошел вперед, уже повернулся налево, к трапу… и вдругзакрыл рот рукой.

— Что-то мне нехорошо, — выдавил он. — Извините.

Он рванул дверь у трапа к кабине пилота, слегка заблокировавпроход в салон первого класса, и открыл дверь в туалет справа.

— Боюсь, придется вам выйти из самолета, — резко проговорилпилот, когда Эдди открыл дверь в туалет. — Это…

— Меня, кажется, сейчас вырвет. Мне не хотелось бы, чтобыпопало на ваши туфли, — ответил Эдди, — или же на мои.

Через секунду он уже был в туалете и запирал за собою дверь.Капитан что-то сказал. Эдди не расслышал, что именно, да и не это главное.Самое важное: он говорил, а не орал. Эдди был прав: никто не станет орать,когда в салоне толпятся сотни две с половиною пассажиров, ожидающих своейочереди на выход у единственной двери. Он внутри. Временно — в безопасности… нуи какой ему с этого прок?

Не знаю, кто ты, но если ты здесь,— подумал Эдди, — ты былучше чего-нибудь делал. И побыстрее.

На какой-то ужасный миг — ничего. Всего лишь миг, но всознании Эдди Дина он растянулся на целую вечность, как те турецкие тянучкиБономо, которые Генри ему покупал каждое лето, когда они были еще детьми: еслион вел себя плохо, Генри дубасил его нещадно, если вел хорошо, Генри емупокупал турецкие тянучки. Таким образом Генри справлялся со своимиобязанностями старшего брата во время летних каникул.

Боже мой, мне это все почудилось, Господи Иисусе, каким женадо быть чокнутым…

Приготовься,— приказал строгий голос.— Я один не смогу, намнадо вместе. Я могу ВЫЙТИ ВПЕРЕД, но один я не могу сделать так, чтобы ты ВЫШЕЛТУДА. Нам надо вместе. Обернись.

До Эдди внезапно дошло, что он видит двумя парами глаз,ощущает нервами двух тел (только нервы другого тела были не все на месте; ихпросто не было, а на месте их была боль), чувствует десятью чувствами, думаетдвумя мозгами, кровь его перекачивают два сердца.

Он обернулся: в стене туалета была дыра, размером с двернойпроем. Сквозь эту «дверь» он увидел серый песчаный пляж и волны цвета старыхспортивных носков, разбивающиеся о берег.

Он услышал плеск волн.

Почувствовал запах соли, такой же горький, как запах слез.

Проходи.

Кто-то уже стучал в дверь туалета и говорил ему, чтобы онвышел немедленно и сошел с самолета.

Проходи, черт возьми!

Эдди со стоном шагнул к двери… запнулся… и упал в другоймир.

13

Он медленно поднялся на ноги, чувствуя, что порезал правуюладонь о ракушку в песке. Он тупо уставился на кровь, что струилась по линиижизни, а потом вдруг увидел, что справа от него поднимается на ноги еще одинчеловек.

Эдди отшатнулся, его ощущение полной дезориентации икакой-то туманной путаницы сменилось внезапно неподдельным ужасом: человек этотмертв и не знает об этом. Лицо изможденное. Кожа натянута на костях лица, какошметки материи — на тонких металлических углах, причем так туго, что материявот-вот порвется. Кожа, вроде, была здоровой, если не считать лихорадочныхкрасных пятен на каждой скуле, с обеих сторон на шее под нижней челюстью икруглой отметины между глаз, как у ребенка, который пытается изобразить у себяна лбу индийский знак касты.

А глаза его — голубые, спокойные, мудрые — были исполненыжизни, какой-то жуткой и цепкой живучести. Одет он был в темное одеяние изкакой-то домотканой материи. Черная рубашка с закатанными рукавами так выцвела,что стала серой. Штаны очень напоминали джинсы. На бедрах — перекрестные ремнис патронташами, вот только патронов почти не осталось. В двух кобурах — поревольверу. Похоже на 45 калибр, но какого-то древнего года выпуска. Гладкоедерево рукояток, казалось, светится своим собственным внутренним светом.