Когда я туда приехал, а было это на святого Мартина,Сигизмундов крестовый поход развивался вполне успешно. Хоть армия уЛюксембуржца была немного ослабленной. Разошлось по домам уже большинствовозглавляемого ландвойтом Румпольдом войска из Лужиц, ограничившисьопустошением земель вокруг Хрудимья. Вернулся восвояси силезский контингент, вкотором, кстати говоря, был и наш недавний хозяин и собеседник Конрад Кантнер.Так что в походе на Прагу короля по-настоящему поддерживало только рацлавицкоерыцарство Альбрехта да моравское войско епископа из Оломоуца. Однако однойтолько венгерской кавалерии у Сигизмунда было больше десяти тысяч.

Завиша на минуту замолчал, вперившись в потрескивающийкостер.

– Волей-неволей, – продолжил он, – для тогочтобы с Люксембуржцем Ягеллов марьяж обсуждать, пришлось мне поучаствовать в ихкрестовом походе и много чего увидеть. Очень много. Ну, хотя бы захват Поличкии устроенную после захвата бойню.

Слуги и оруженосец сидели неподвижно, как знать, может, испали. Завиша говорил тихо и довольно монотонно. Как бы убаюкивал. Особеннотех, кто уже наверняка слышал рассказ. Или даже участвовал в событиях.

– После Полички Сигизмунд двинулся на Кутну Гору.[71] Жижка загородил ему дорогу, отразил несколько атак венгерскойконницы, но когда пошла весть о захвате города в результате предательства,отступил. Королевские войска вошли в Кутну Гуру, окрыленные победой… Ха! Ну какже, побили самого Жижку, сам Жижка отступил от них. И тогда Люксембуржецсовершил непростительную ошибку. Хоть его отговаривали я и Филипп Сколлари…

– То есть Пиппо Спано? Знаменитый флорентийскийкондотьер?

– Не прерывай, парень. Вопреки моим и Пиппо советамкороль Зигмунт, уверенный в том, что чехи панически бежали и не остановятсядаже в Праге, позволил венграм разъехаться по округе, чтобы, как он выразился,поискать места для зимовки, потому как мороз был крепкий. Мадьяры рассеялись ипроводили Годы[72] в грабежах, насиловании женщин, поджогедеревень и убиении тех, кого считали еретиками либо симпатизирующими им. Тоесть каждого, кто попадался.

Ночью небо освещали зарева пожарищ, днем – поднимались дымы,а король в Кутной Гуре пировал и вершил суды. И тут, на Трех Царей, утромразнесся слух: идет Жижка. Жижка не бежал, а лишь отступил, перегруппировалвойско, усилил и теперь идет на Кутну Гуру со всей силой Табора и Праги, он ужев Каньке, уже в Небовидах! И что? Что сделали доблестные крестоносцы, узнав обэтом? Видя, что уже нет времени на то, чтобы собрать в кулак расползшуюся поокруге армию, сбежали, бросив уйму оружия и награбленного добра, поджигая засобой город. Пиппо Спано ненадолго сдержал панику и выставил оборону на дорогемежду Кутной Гурой и Немецким Бродом.

Мороз ослабел, было пасмурно, серо, мокро. И тогда мыуслышали вдали… И увидели… Парень, ничего подобного я еще никогда не слышал ине видел, а ведь довелось слышать и видеть немало.

Они шли на нас, табориты и пражане, шли, неся штандарты идароносицы, двигались прекрасным, дисциплинированным строем с песней,грохочущей, как гром. Двигались их прославленные повозки, с которых на насщерились пушки, хуфницы[73] и бомбарды.

И тогда зазнавшиеся немецкие хельды,[74]чванливые ракусские латники Альбрехта, мадьяры, оравское и лужицкое дворянство,наемники Спано – все до единого кинулись бежать. Да, парень, ты не ослышался:еще не успели гуситы подойти на расстояние выстрела из арбалета, как всяЗигмунтова рать помчалась, обезумев от ужаса, панически, сломя шею к НемецкомуБроду. Боевитые рыцари бежали, налетали, сталкиваясь и переворачивая другдруга, вопя от страха, бежали от пражских сапожников и канатчиков, от холопов влаптях, над которыми еще недавно насмехались. Бежали в панике и ужасе, бросаяоружие, которое весь крестовый поход поднимали в основном на безоружных.Бежали, парень, на моих изумленных глазах, как трусы, как мелкие воришки,которых садовник застал за кражей слив. Словно испугались… правды. ДевизаVERITAS VINCIT,[75] вышитого на гуситских штандартах.

Большинству венгров и «железной рати» удалось сбежать налевый берег замерзшей Сазавы. Потом лед подломился. Советую тебе, парень, от всегосердца, если тебе достанется когда-нибудь воевать зимой, ни в коем случае неубегай в тяжелых латах по льду. Ни в коем…

Рейневан поклялся себе, что никогда не убежит. Сулимецпосопел, кашлянул и продолжал:

– Как я сказал, рыцарство хоть и обесчестило себя,однако спасло собственную шкуру. В основном. Но пеший люд – сотни копейщеков,стрельцов, щитоносцев, мобилизованных воинов из Ракус и Моравы, вооруженныхгорожан из Оломуньца – этих гуситы достали и били, били страшно, били напротяжении двух миль от деревни Габры до самого Немецкого Брода. И снег на этомпути сделался красным.

– А вы? Как вас…

– Я не бежал с немецким рыцарством, не убежал и тогда,когда бежали Пиппо Спано и Ян фон Хардегг, а они, надо отдать им должное,бежали одними из последних и не без боя. Я тоже, вопреки тому, что болтают,бился крепко. Посол – не посол, надо было драться. И я бился не один, былорядом со мной несколько поляков и довольно много моравских панов. Таких,которые не любили убегать, особенно через ледяную воду. Вот мы и бились, искажу тебе, не одна чешская мать проливает из-за меня слезы. Но nec Hercules…[76]

Оказалось, слуги не спали. Потому что один вдруг подпрыгнул,словно его ужалила змея, второй приглушенно крикнул, третий принялся извлекатьиз ножен корд. Оруженосец Войцех схватился за арбалет. Всех успокоил резкийголос и властный жест Завиши.

Из мрака вышло нечто.

Сначала они подумали, что это клуб тьмы, более темный, чемдаже она сама, выпочковавшийся из непроницаемой тьмы. Выделяющийся антрацитовойчернотой в освещаемом розблесками костра мерцающем мраке ночи. Когда пламявспыхнуло сильнее, живее и ярче, этот сгусток, не став, однако, ни на йотуменее черным, начал понемногу обретать форму. И фигуру. Фигуру маленькую,крепкую, пузатую, форму не то птицы, встопорщившей перья, не то ощетинившегосяживотного. Втянутую в плечи голову существа украшали два больших остроконечныхуха, торчащих, как у кошки, вертикально и неподвижно.