За окном мелькали огни, ровный ряд фонарей вдоль дамбы,соединяющей остров с материком, а дальше, по обе стороны, холодное неспокойноеморе. Радиоголос объявил, что через несколько минут поезд прибудет в Зюльт-Ост.

Лицо Фрица странно заерзало, словно кто-то поправилневидимой рукой мягкую резиновую маску.

– Как мертвец. Мертвец, – повторил он и тихо засмеялся.

* * *

Москва, 2007

– Проверь еще раз! – сердито сказал Зубову старик.

– Послушай, хватит дергаться. Рано или поздно она должнавключить телефон.

– Ты предупредил ее, чтобы она его вообще никогда невыключала, чтобы постоянно была на связи? Предупредил или нет?

– Да, да, успокойся, ты же знаешь, насколько она рассеянная.

Зубову сейчас больше всего хотелось домой. Дома его ждалатрехлетняя внучка Даша. Ее редко привозили к бабушке с дедушкой. Полчаса назадпозвонила жена и сказала: если он хочет пообщаться с внучкой, должен ехать сиюсекунду. Ребенку пора спать. Даша взяла трубку и успокоила его, что спать неляжет, будет ждать деда хоть до утра.

Утром Зубов улетал в Германию, и ко всему прочему ему нужнобыло поспать этой ночью хоть немного.

Иван Анатольевич поглядывал на часы. Он не мог уехать до техпор, пока не явится его шеф, Петр Борисович Кольт. Но когда он явится, придетсяеще сидеть часа полтора, слушать вредного многословного старика, обсуждать то,что он соизволит поведать, принимать какие-то важные решения.

– Если тебе невмоготу, можешь уматывать, – сердито проворчалстарик, – мы с Петром обойдемся без тебя.

Зубов ничего не ответил, в очередной раз набрал номерКольта.

Петр Борисович присутствовал на некоем особенноммероприятии, с которого рад был бы удрать, но не мог. Под Москвой, в бывшемдворце графа Дракуловского, проходила презентация книги Светика, дочери ПетраБорисовича.

Зачем понадобилось балерине создавать художественноепроизведение о собственной жизни, вопрос сложный, почти философский. Нопроизведение было создано, книга вышла. Петр Борисович основательно потратилсяна творческий порыв своей красавицы дочки. Он оплатил издание книги, рекламнуюкампанию, несколько презентаций. Петр Борисович был человек разумный,прагматичный, но и ему приходилось иногда делать глупости.

Во дворце, в музейных интерьерах, собрался шикарныймосковский бомонд, самые жирные и желтые сливки. Публику развлекали цыганскийхор с медведем, несколько модных эстрадных групп и популярный телеведущий вкачестве конферансье.

Иван Анатольевич имел несчастье позвонить шефу в самыйответственный момент, когда в бывший графский бальный зал вынесли книгуСветика, роман «Благочестивая: Дни и ночи» в виде двадцатикилограммового торта.

Сквозь приглушенное рычание Петра Борисовича в трубкупрорывался усиленный микрофоном жизнерадостный баритон телеведущего:

– Чтобы вам было так же сладко читать, как кушать этоткондитерский шедевр, пупсики мои драгоценные.

– Резать должен я, – рычал шеф, – миссия у меня почетная,понимаешь ли. – Он то ли матюкнулся, то ли икнул. – Погоди, Ваня, еще минутпятнадцать здесь побуду и попробую тихо умотать.

– Петр Борисович! Мы вас ждем! Пожалуйста, возьмите нож вруки! – громко потребовал ведущий.

– Все, Ваня. Извини, – просипел в трубку шеф.

– Ну, что он там? – спросил старик, сердито хмурясь.

– Торжественно режет «Благочестивую», – вздохнул Зубов, –разрежет и сразу сбежит. Если пробок не будет, явится к нам через час.

* * *

Москва, 1918

Корреспондент «Правды» не пожалел красок, описывая пышныепохороны комиссара по делам печати. До роковых выстрелов Володарский былизвестен лишь тем, что закрыл все оппозиционные газеты. После смерти онмгновенно преобразился в легендарного героя революции.

«Еще с утра над городом повисли мрачные свинцовые тучи ильет непрекращающийся проливной дождь. Льет дождь и сливается со слезамигоречи, злобы. Ибо плачет сегодня петроградский рабочий, провожая останкиубитого вождя и трибуна своего. Беспрерывной чередой проходят мимо гроба сотнии тысячи рабочих, красноармейцев, женщин. Слышатся рыдания, клятвы. Цветы ивенки берутся у гроба на память».

– Похоже, они рады, они торжествуют, – шепотом заметилАгапкин, встретившись с Мастером через пару дней в том же трактире, – онипразднуют эту смерть как свою личную победу.

Колбасы в трактире уже не подавали, но картофельные оладьиоказались вполне съедобными. К ним принесли топленое масло в маленькихсоусниках. Оно было старым, горчило, пахло плесенью, однако Федор, жмурясь отудовольствия, съел все, до последней крошки.

– Всякая религия нуждается в святых мучениках, – грустноусмехнулся Мастер и чуть слышно добавил: – Нет страшнее греха, чем воровать усвоих.

– Володарский воровал? Они сами его устранили? – шепотомспросил Федор, поперхнулся куском и мучительно закашлялся.

– Какая разница? – Мастер сильно хлопнул его ладонью поспине. – Правды все равно никто никогда не узнает. Останутся официальные мифы иневозможная путаница слухов. Будьте осторожны, Дисипль. Это только начало.Молчите, слушайте, мотайте на ус.

Мрачно возвышенный тон большевистских передовиц вполнеотражал то общее настроение возбуждения, приподнятости, траурного торжества,которое царило в Кремле.

После убийства Володарского вождь бегал по кабинету, голосего стал сиплым, руки тряслись так сильно, что писать он не мог. Он диктовалприказы, распоряжения, бесконечные записки, выступал на заседаниях, кричал втелефонную трубку, одинаково нервно, шла ли речь об арестах, расстрелах,дипломатических переговорах или о норме отпуска хлеба и хозяйственного мылажелезнодорожным рабочим.

Рядом с энергичным вождем Агапкин чувствовал себя вялойбесплотной тенью. Формально его начальником был Дзержинский, но еще ни разуЖелезный Феликс не отдал ему ни одного приказания, не потребовал отчета, дажевопроса ни одного не задал. После быстрого знакомства, сухого рукопожатия онилишь здоровались, встречаясь в кремлевских коридорах, в зале заседаний, вкабинете или в квартире Ленина.

Польский дворянин, невысокий худой блондин с жидкойбородкой, лицом полинявшего монгольского хана и вкрадчивыми повадками то литайного иезуита, то ли карточного шулера, улыбался Агапкину, вежливораскланивался с ним. Всякий раз при встрече Федора слегка знобило.

Остальные обитатели Кремля и Лубянки старались смотреть мимоАгапкина, редко кто перекидывался с ним парой слов. Чужак, беспартийный, безреволюционного стажа, но с законченным высшим образованием. По их разумению, онне имел никакого права так легко и стремительно взлететь на самый верх ихноменклатурной пирамиды, стать доверенным лицом Ильича.