— Что уж браниться, — укорил его ЕвстратийПавлович, держась на расстоянии. — Попались — не чирикайте. Вы, должнобыть, офицер японского генерального штаба, дворянин? Я тоже дворянин. Давайтеуж честь по чести. Что вы тут затеяли? Что за стрельба, что за беготня?Посвети-ка мне, Касаткин.

В жёлтом круге электрического света возникла перекошенная отярости узкоглазая физиономия, блестящий ёжик коротко стриженных волос.

Мыльников растерянно пролепетал:

— Это же… Здрасьте, господин Маса…

— Скорько рет скорько зим, — прошипел фандоринскийкамердинер.

Все последние месяцы Василий Александрович Рыбников (нынеСтэн), жил лихорадочной, нервической жизнью, переделывая сотню дел за день иотводя на сон не более двух часов (которых ему, впрочем, совершенно хватало —просыпался он всегда свежим, как огурчик). Но поздравительная телеграмма,полученная им наутро после крушения на Тезоименитском мосту, освобождала бывшегоштабс-капитана от рутинной работы, позволив целиком сосредоточиться на двухглавных заданиях, или, как он про себя их называл, «проэктах».

Всё, что необходимо было сделать на предварительной стадии,новоиспечённый корреспондент Рейтера исполнил в два первые дня.

Для подготовки главного «проэкта» (речь шла о передачекрупной партии некоего товара) достаточно было всего лишь отправить получателюс легкомысленной кличкой Дрозд письмо внутригородской почтой — мол, ждитепоставку в течение одной-двух недель, всё прочее согласно договорённости.

По второму «проэкту», второстепенному, но все равно оченьбольшого значения, хлопот тоже было немного. Кроме уже поминавшихся телеграмм вСамару и Красноярск, Василий Александрович заказал в стеклодувной мастерскойдве тонкие спиральки по представленному им чертежу, доверительно шепнувприёмщику, что это детали спиртоочистительного аппарата для домашнего употребления.

По инерции или, так сказать, в pendant суетливой питерскойжизни, ещё денька два-три Рыбников побегал по московским военным учреждениям,где корреспондентская карточка обеспечивала ему доступ к разным осведомлённымлицам — известно ведь, как у нас любят иностранную прессу. Самозваный репортёрузнал много любопытных и даже полуконфиденциальных сведений, которые, будучисопоставлены и проанализированы, превращались в сведения уже совершенноконфиденциальные. Однако затем Рыбников спохватился и всякое интервьюированиепрекратил. По сравнению с важностью порученных ему «проэктов», всё это быламелочь, из-за которой не стоило рисковать.

Усилием воли Василий Александрович подавил зуд активнойдеятельности, выработанный долгой привычкой, и заставил себя побольше временипроводить дома. Терпеливость и умение пребывать в неподвижности — тяжкоеиспытание для человека, который привык ни минуты не сидеть на месте, ноРыбников и тут проявил себя молодцом.

Из человека энергического он мигом превратился в сибарита,часами просиживающего в кресле у окна и разгуливающего по квартире в халате.Новый ритм его жизни отлично совпал с распорядком весёлых обитательниц«Сен-Санса», которые просыпались к полудню и часов до семи вечера разгуливалипо дому в папильотках и шлёпанцах. Василий Александрович в два счета наладил сдевушками чудесные отношения.

В первый день барышни ещё дичились нового жильца и оттогостроили ему глазки, но очень скоро распространился слух, что это Беатрискин дуся,и лирические поползновения сразу прекратились. На второй день «Васенька» ужестал всеобщим любимцем. Он угощал девиц конфектами, с интересом выслушивал ихвраньё, да к тому же ещё и бренчал на пианино, распевая чувствительные романсыприятным, немножко слащавым тенором.

Рыбникову и в самом деле было интересно общаться спансионерками. Он обнаружил, что эта болтовня, если её правильно направить,даёт не меньше пользы, чем рискованная беготня по фальшивым интервью. Заведениеграфини Бовада было поставлено на хорошую ногу, сюда наведывались мужчины сположением. Иногда в салоне они обсуждали между собой служебные дела, да ипотом, уже в отдельном кабинете, разнежившись, бывало, обронят что-нибудьсовсем уж любопытное. Должно быть, полагали, что пустоголовые барышни все равноничего не поймут. Девушки и вправду разумом были не Софьи Ковалевские, нообладали цепкой памятью и ужасно любили сплетничать.

Таким образом, чаепития у пианино не только помогали ВасилиюАлександровичу убивать время, но и давали массу полезных сведений.

К сожалению, в первый период добровольного штабс-капитановаотшельничества воображение барышень было всецело поглощено сенсацией, о которойгудела вся первопрестольная. Полиция наконец захватила знаменитую шайку«лихачей». В Москве об этом писали и говорили больше, чем о Цусиме. Известнобыло, что на поимку дерзких налётчиков был прислан специальный отряд самыхлучших сыщиков из Петербурга — москвичам это льстило.

Про рыжую Манон по прозвищу «Вафля» знали, что к ней хаживалодин из «лихачей», красавец-поляк, настоящий цыпа-ляля, поэтому теперь Вафляносила чёрное и держалась загадочно. Остальные девочки ей завидовали.

В эти дни Василий Александрович не раз ловил себя на том,что думает о соседке по купе — возможно, оттого, что Лидина была полнойпротивоположностью чувствительным, но грубым душой обитательницам «Сен-Санса».Рыбникову вспоминалось, как Гликерия Романовна бросилась к стоп-крану или какона, бледная, с закушенной губой, перетягивает обрывком юбки разорваннуюартерию на ноге у раненого.

Удивляясь на самого себя, затворник гнал эти картины прочь,они не имели к его жизни и нынешним интересам никакого отношения.

Для моциона отправлялся на прогулку по бульварам — до ХрамаСпасителя и обратно. Москву Василий Александрович знал не очень хорошо, ипоэтому ужасно удивился, случайно взглянув на табличку с названием улицы, чтоуходила от прославленного собора наискось и вверх.

Улица называлась «Остоженка».

«Дом Бомзе на Остоженке», как наяву услышал ВасилийАлександрович мягкий, по-петербургски чеканящий согласные голос.

Прошёлся вверх по асфальтовой, застроенной красивыми домамиулице, но вскоре опомнился и повернул обратно.

И все же с того раза у него вошло в привычку, дойдя до концабульварной подковы, делать петельку с захватом Остоженки. Проходил Рыбников имимо доходного дома Бомзе — шикарного, четырехэтажного. От праздностинастроение у Василия Александровича было непривычно-рассеянное, так что,поглядывая на узкие венские окна, он даже позволял себе немножко помечтать отом, чего никогда и ни за что произойти не могло.

Ну, и домечтался.

На пятый день прогулок, когда мнимый репортёр, постукиваятросточкой, спускался по Остоженке к Лесному проезду, его окликнули изпролётки: