— Василий Александрович! Вы?

Голос был звонкий, радостный.

Рыбников так и замер, мысленно проклиная своё легкомыслие.Медленно повернулся, изобразил удивление.

— Куда же вы пропали? — возбуждённо щебеталаЛидина. — Как не стыдно, ведь обещали! Почему вы в штатском? Отличныйпиджак, вам в нем гораздо лучше, чем в том ужасном мундире! Что чертежи?

Последний вопрос она задала, уже спрыгнув на тротуар,шёпотом.

Василий Александрович осторожно пожал узкую руку в шёлковойперчатке. Он был растерян, что с ним случалось крайне редко — можно сказать,даже вовсе никогда не случалось.

— Плохо, — промямлил наконец. — Вынужденскрываться. Потому и в штатском. И не пришёл тоже поэтому… От меня сейчас,знаете ли, лучше держаться подальше. — Для убедительности Рыбниковоглянулся через плечо и понизил голос. — Вы езжайте себе, а я пойду. Ненужно привлекать внимание.

Лицо Гликерии Романовны стало испуганным, но она нетронулась с места.

Тоже оглянулась, и — ему, в самое ухо:

— Военный суд, да? И что — каторжные работы? Или… илихуже?

— Хуже. — Он чуть отстранился. — Чтоподелаешь, сам виноват. Кругом виноват. Правда, Гликерия Романовна, милая,пойду я.

— Ни за что на свете! Чтоб я бросила вас в беде! Вам,наверное, нужны деньги? У меня есть. Пристанище? Я что-нибудь придумаю.Господи, какое несчастье! — в глазах дамы заблестели слезы.

— Нет, благодарю. Я живу у… у тёти, сестры покойнойматушки. Ни в чем не нуждаюсь. Видите, каким я щёголем… Право же, на нассмотрят.

Лидина взяла его за локоть.

— Вы правы. Садитесь в коляску, мы поднимем верх.

И не стала слушать, усадила — он уже знал, что эту непереупрямишь. Примечательно, что железная воля Василия Александровича в этуминуту не то чтобы ослабела, но как бы на время отвлеклась, и нога сама ступилана подножку.

Прокатились по Москве, разговаривая о всякой всячине.Поднятый фартук коляски придавал самой невинной теме пугающую Рыбниковаинтимность. Несколько раз он принимал твёрдое решение выйти у первого же угла,но как-то не складывалось. Лидину же более всего волновало одно — как помочь бедномубеглецу, над которым навис безжалостный меч законов военного времени.

Когда Василий Александрович наконец распрощался, пришлосьпообещать, что завтра он придёт на Пречистенский бульвар. Лидина будет сноваехать на извозчике, увидит его будто по случайности, окликнет, и он снова к нейсядет. Ничего подозрительного, обычная уличная сценка.

Давая обещание, Рыбников был уверен, что не исполнит его, ноназавтра с волей железного человека вновь приключился уже поминавшийсянеобъяснимый феномен. Ровно в пять ноги сами принесли корреспондента кназначенному месту, и прогулка повторилась.

То же случилось и на следующий день, и в день после этого.

В их отношениях не было и тени флирта — за этим Рыбниковследил строго. Никаких намёков, взглядов или, упаси Боже, вздохов. Разговоры побольшей части были серьёзные, да и тон вовсе не такой, в каком мужчиныобыкновенно разговаривают с красивыми дамами.

— Мне с вами хорошо, — призналась однаждыЛидина. — Вы не похожи на остальных. Не интересничаете, не говорите комплиментов.Чувствуется, что я для вас не существо женского пола, а человек, личность.Никогда не думала, что смогу дружить с мужчиной и что это так приятно!

Должно быть, что-то переменилось в выражении его лица,потому что Гликерия Романовна покраснела и виновато воскликнула:

— Ах, какая я эгоистка! Думаю только о себе! А вы накраю бездны!

— Да, я на краю бездны… — глухо пробормоталВасилий Александрович, и так убедительно у него это прозвучало, что на глазаЛидиной навернулись слезы.

* * *

Гликерия Романовна теперь думала о бедном Васе (про себяназывала его только так) все время — и до встреч, и после. Как ему помочь? Какспасти? Он рассеянный, беззащитный, не приспособленный для военной службы. Чтоза глупость надевать на такого офицерскую форму! Достаточно вспомнить, как он вэтом наряде смотрелся! Ну, потерял какие-то чертежи, велика важность! Скоровойна закончится, никто об этих бумажках и не вспомнит, а жизнь хорошегочеловека будет навсегда сломана.

Каждый раз являлась на свидание окрылённая, с новым планомспасения. То предлагала нанять искусного чертёжника, который сделаетточь-в-точь такой же чертёж. То придумывала, что обратится за помощью кбольшому жандармскому генералу, своему доброму знакомому, и тот не посмеетотказать.

Всякий раз, однако, Рыбников переводил разговор наотвлечённости. О себе рассказывал скупо и неохотно. Лидиной очень хотелосьузнать, где и как прошло его детство, но Василий Александрович сообщил лишь,что маленьким мальчиком любил ловить стрекоз, чтоб потом пускать их с высокогообрыва и смотреть, как они зигзагами мечутся над пустотой. Ещё любилпередразнивать голоса птиц — и правда, до того похоже изобразил кукушку, сорокуи лазоревку, что Гликерия Романовна захлопала в ладоши.

На пятый день прогулок Рыбников возвращался к себе вособенной задумчивости. Во-первых, потому что до перехода обоих «проэктов» включевую стадию оставалось менее суток. А во-вторых, потому, что знал: сЛидиной он нынче виделся в последний раз.

Гликерия Романовна сегодня была особенно мила. Ей пришло в головусразу два плана рыбниковского спасения: один уже поминавшийся, про жандармскогогенерала, и второй, который ей особенно нравился — устроить бегство за границу.Она увлечённо расписывала преимущества этой идеи, возвращалась к ней снова иснова, хотя он сразу сказал, что не получится — арестуют на пограничном пункте.

Беглый штабс-капитан шагал вдоль бульвара с непреклонновыпяченной челюстью, от задумчивости в зеркальные часы совсем не поглядывал.

Правда, достигнув пансиона и войдя в свою отдельную квартиру,по привычке к осторожности выглянул-таки из-за занавески.

И заскрипел зубами: у тротуара напротив стоял извозчичийэкипаж с поднятым верхом — и это несмотря на ясную погоду. Возница пялился наокна «Сен-Санса», седока же было не видно.

В голове Рыбникова замелькали быстрые, обрывистые мысли.

Как?

Почему?

Графиня Бовада?

Исключено.

Но больше никто не знает.

Старые контакты оборваны, новые ещё не завязались.