Версия могла быть только одна: чёртово агентство Рейтера.Кто-нибудь из проинтервьюированных генералов пожелал внести какие-тоисправления или дополнения, позвонил в московское представительство Рейтера иобнаружил, что никакого Стэна там не числится. Переполошился, сообщил вОхранное… Но даже если так — как его нашли?

И тут вероятность получалась всего одна: случайно.

Кто-то из особенно везучих агентов по словесному описанию(эх, надо было хотя бы поменять гардероб!) опознал на улице и теперь ведётслежку.

Но если случайно, дело поправимое, сказал себе ВасилийАлександрович и сразу успокоился.

Прикинул расстояние до коляски: шестнадцать, нет семнадцатьшагов.

Мысли стали ещё короче, ещё стремительней.

Начать с седока, он профессионал… Сердечный припадок… Я тутживу — помоги-ка, братец, занести… Беатриса будет недовольна… Ничего, назваласьгруздем… А коляску? Вечером, это можно вечером.

Додумывал уже на ходу. Неспешно, позевывая, вышел накрыльцо, потянулся. Рука небрежно помахивала длинным мундштуком — пустым, безпапиросы. Ещё Рыбников достал из кармана плоскую таблетницу, вынул из неёчто-то, сунул в рот.

Проходя мимо извозчика, заметил, как тот косится на него.

Василий Александрович на кучера никакого внимания. Зажалмундштук зубами, быстро отдёрнул фартук на пролётке — и замер.

В экипаже сидела Лидина.

Мертвенно побледнев, Рыбников выдернул изо рта мундштук,закашлялся, сплюнул в платок.

Она нисколько не выглядела смущённой. С хитрой улыбкойсказала:

— Так вот вы где живёте, господин конспиратор! У вашейтётушки красивый дом.

— Вы за мной следили? — выдавил ВасилийАлександрович, думая: ещё бы секунда, доля секунды, и…

— Ловко, да? — засмеялась ГликерияРомановна. — Сменила извозчика, велела ехать шагом, на отдалении. Сказала,что вы мой муж, что я подозреваю вас в измене.

— Но… зачем?

Она стала серьёзной.

— Вы так на меня посмотрели, когда я сказала «дозавтра»… Я вдруг почувствовала, что вы завтра не придёте. И вообще большеникогда не придёте. А я даже не знаю, где вас искать… Я же вижу, что нашивстречи отягощают вашу совесть. Вы думаете, что подвергаете меня опасности. И знаете,что я придумала? — оживлённо воскликнула Лидина. — Познакомьте меня свашей тётей. Она — ваша родственница, я — ваш друг. Вы не представляете, какаясила — две женщины, вступившие в союз.

— Нет! — отшатнулся Рыбников. — Ни в коемслучае!

— Ну так я сама войду, — объявила Лидина,выражение лица у неё сделалось таким же, как в коридоре курьерского поезда.

— Хорошо, если вы так хотите… Но я должен предваритьтётушку, у неё больное сердце, она вообще очень не любит неожиданностей, —в панике понёс чушь Василий Александрович. — Тётя содержит пансион дляблагородных девиц. Там свои правила… Давайте завтра. Да-да, завтра. Ближе квече…

— Десять минут, — отрезала она. — Жду десятьминут, потом войду сама.

И демонстративно взялась за алмазные часики, что висели унеё на шее.

* * *

Графиня Бовада была особой редкостной сообразительности, этоРыбников про неё давно знал. Она поняла с полуслова, не потратила ни секунды навопросы и сразу перешла к действию.

Вряд ли какая-нибудь другая женщина была бы способна задесять минут превратить бордель в пансион для благородных девиц.

Ровно десять минут спустя (Рыбников подсматривал из-зашторы) Гликерия Романовна расплатилась с извозчиком и с решительным видом вышлаиз коляски.

Дверь ей открыл солидный швейцар, с поклоном повёл покоридору навстречу звукам фортепиано.

Пансион приятно удивил Лидину богатством убранства. Немножкостранным ей показалось, что в стенах кое-где торчат гвоздики — будто там виселикартины, но их сняли. Должно быть, унесли протирать пыль, рассеянно подумалаона, волнуясь перед важным разговором.

В уютном салоне две хорошеньких девушки в гимназическойформе старательно наигрывали в четыре руки «Собачий вальс».

Приподнялись, сделали неловкий книксен, хором сказали:«Бонжур, мадам».

Гликерия Романовна ласково улыбнулась их смущению. Когда-тоона сама была такой же дикаркой, росла в искусственном мирке Смольногоинститута: полудетские мечты, тайное чтение Флобера, девичьи откровения в тишидортуара…

Здесь же, у пианино, стоял Вася — его некрасивое, но милоелицо выглядело сконфуженным.

— Тётенька ждёт вас. Я провожу, — пробормотал он,пропуская Лидину вперёд.

Фира Рябчик (амплуа «гимназистка») придержала Рыбникова заполу пиджака:

— Вась, это твоя благоверная? Характерная дамочка. Нетрусь, обойдётся. Мы остальных по комнатам заперли.

Слава Богу, и она, и Лионелка по дневному времени были ещёне накрашены.

А из дверей навстречу гостье уже плыла Беатриса —величественная, как мать-императрица Мария Федоровна.

— Графиня Бовада, — представилась она с любезнойулыбкой. — Васюша мне столько о вас рассказывал!

— Графиня? — пролепетала Лидина.

— Да, мой покойный муж был испанским грандом, —скромно обронила Беатриса. — Прошу пожаловать в кабинет.

Прежде чем последовать за хозяйкой, Гликерия Романовнашепнула:

— Так вы в свойстве с испанскими грандами? Любой другойнепременно бы похвастался. Все-таки вы необыкновенный.

В кабинете было уже легче. Графиня держалась уверенно,инициативы из рук не выпускала.

Идею бегства за границу горячо одобрила. Сказала, чтодокументы для племянника достанет, самые надёжные. Затем разговор двух дамповернул в географическую сторону: куда бы эвакуировать обожаемого «Васюшу»,При этом выяснилось, что вдова испанского гранда объездила чуть не весь мир. Сособенным чувством она отзывалась о Порт-Саиде и Сан-Франциско.

Рыбников в обсуждении участия не принимал, лишь нервнопохрустывал пальцами.

Ничего, говорил он себе мысленно. Завтра 25-ое, а там всёравно.