Никто потом не мог, да и не пытался понять, что в точностиэто было. Когда через час прибыла полиция, чтобы восстановить порядок, когда прибылимашины "скорой помощи", чтобы увезти тридцать девять человек,получивших серьезные увечья, и одного, который умер, — никто не знал, чтопослужило этому причиной.

Никто не мог догадаться, почему люди начали отрывать ножкикресел или швырять сами кресла или почему мужчины с бранью и побоями обрушилисьна своих спутниц. Никто не мог сообразить, с чего это приличные люди вдругпринялись выть и визжать неземным голосами — музыка ведь давно уже кончилась.

Единственное, что все знали наверняка, — такого хаоса небыло с последнего концерта Вернона Паники.

Как это ни странно, желание панков с дешевых местисполнилось. Метраж с подвижных камер все-таки попал в вечерние новости.

Он также пошел прямо на видеозапись, продвигающую дебютныйальбом "Нил Колмик бэнд" живьем: "Без ограничений".Компания звукозаписи продала более миллиона копий еще до того, как хотя бы одинтрек с альбома был пущен на радио.

Пэм стояла в дверях голливудской квартиры Нила, грохочущиеволны с последнего альбома Вернона Паники накатывались на нее словно сточныеводы. Нил сидел на корточках на полу и, закрыв глаза, слушал музыку мертвогорокера. Громкость была вывернута так, что каждое слово было слышно, возможно,до самого Малибу.

Его длинные русые волосы, теперь давно не мытые, свалялись.Он был небрит и выглядел так, как будто несколько недель не принимал душ. КогдаПэм стала прямо перед ним, заставив его нехотя обратить на нее внимание, он всеже поднялся, инстинктивно потянувшись за черной гитарой.

— Я думала, ты в Нью-Йорке, — сказала она.

Нил стащил с головы наушники, явно недовольный ееприсутствием.

— Только вернулся, — угрюмо бросил он.

— Вид у тебя убитый. — Она подняла руку, но он отстранился —чередой быстрых, судорожных движений, так жуки двигаются.

— Работаю. Просто… знаешь, работаю. Новая песня.

— Что? — Пэм уперла руки в бока. — Я уже не стою связнойфразы? — Она снова попыталась перейти на старый поддразнивающий тон.

Что, похоже, пришлось не к месту — Нил только в яростиуставился на нее.

— Как знаешь. — Пэм пожала плечами. — Работа есть работа.

Повернувшись на каблуках, она вышла.

Нил с мгновение смотрел на закрытую дверь, и в нутре у негомедленно начинал вскипать мутный гнев.

— Суки, — пробормотал он.

На этот раз речь шла не о гитарных ключах.

Передвинув черную '59 на грудь, он стал перед стеннымзеркалом в полный рост. Опустилась рука, взяла аккорд. И упиваясь им, он незаметил своего отражения…

Вывеска "Голливуд" ясно видна из окна спальниКристины Паника. Угнездившись высоко в Бичвуд Кэньен, много чего видишь.

Кристина Паника, придавленная грузом вдовства за мертвымрокером и гудом в голове от кокса, разреженного так же, как ее паршивые рыжиеволосы, валяется на кушетке и ни черта не видит.

Какой-то звук за дверью. Волоски у нее на шее встают дыбом.Звук сапог по мексиканской плитке. Несколько секунд спустя звонок в дверь.

Погруженная в собственный мир, Кристина его проигнорировала.Она никого не желает видеть, тем более не желает с кем-либо общаться. Ейхочется лишь, чтобы ее оставили наедине с ее трубкой, ее зажигалкой, еекокаином. У нее был чистейший перуанский, какой только можно достать за деньги,и эта дрянь и в подметки ему не годится. Но этот — ее. Весь ее. Это — ее мир.

В дверь снова звонят, раз за разом. И звон перемежаетсястуком. Кристина устала считать звонки.

— Валите к черту, о'кей? — раздается поблекший, призрачныйголос, лишь отдаленно напоминающий тот, что принадлежит ей. Она проводит языкомпо нижним зубам, абстрактно замечая, что коренные зубы у нее шатаются.

Звон прекратился, сменившись шумом внизу двери. Что- топроталкивают под дверь.

Ее усталые глаза расширились. Это что-то было зеленым, цветабабок. Это — деньги. Бумажка свернута пополам, но цифры один, ноль, ноль хорошовидно.

— Там, откуда это взялось, есть еще, — произнес чем-тознакомый мужской голос. — Готов поспорить, они тебе пригодятся, а, Кристина?

Ее рот на мгновение раскрывается, чтобы сказать ему — кто быэтот придурок ни был — убираться ко всем чертям. Но было что-то в этом голосе,от чего у нее начало сводить желудок, что заставило вспорхнуть тревожных,предупреждающих птиц в ее мирке.

Но это же деньги.

Если они легальные, это решит все ее проблемы. А если и нет,какая разница?

— Ладно, — говорит голос по ту сторону двери, раздается ещеодин, последний стук. — Хочешь поиграть в игры? Идет. Я ухожу, дорогуша.

Быстро подойдя к двери, она отодвигает засов.

Через пару минут это будет не единственная мертвечина вкомнате.

Он ворвался с видом обезумевшего жеребца, и даже в своейнаркотической дымке Кристина уловила вонь, словно от гниющего мяса или, бытьможет, гниющих душ. Он как будто не столько вошел в комнату, сколько окутал ее.

— Милая… Я вернулся…

И смех, словно скрежет ржавых петель. И прежде чем онауспевает выдавить "Кто вы?", что-то с резким треском ложится ей нашею.

— Седьмая струна, — раздается из самых недр темной волныголос. — Дин Маркли нескрученная, восемнадцатый номер, если быть точным.

Она врезается в него боком, борется, бьется и чувствует, кактеплый ручеек бежит по ее горлу.

И голос шепчет ей в ухо, жаркий, напряженный голос:

— Чертова сука. Траханная безмозглая сука! Все, что тебехотелось, это брать, брать и брать… да пошла ты! Вот это возьми! Сукатраханная…

Она царапает руки, крупные руки, длинные, сильные пальцы —такие одни во все мире, и темный силуэт на тыльной стороне правой, черныйтопор…

— О боже, — пытается прошептать она, но не может. А дажеесли б могла, Бог ни черта бы не сделал, разве что пожурил бы, мол, нельзяоткрывать дверь незнакомым людям…

Только ведь это не незнакомец. А потом чернота топорапоглощает ее, и тепло, льющееся по ее горлу и по переду ее платья, уносит еепрочь…

Джон Хемли двери не открывал.