— Ты разбираешься в прецедентном праве лучше, чем всеадвокаты, которых я знаю, — сказала Виктория, снова пытаясь отвлечь Лиз отее горя. Она отлично понимала, о чем думает Лиз; ее мысли так ясно читалисьналицо и в глазах, что не имело никакого значения, говорила она что-то илимолчала. — Просто манера Джека вести себя в суде была более эффектной. Мыоба больше работали на публику, и зачастую наше представление приносило успех.Но если разобраться как следует, ни Джек, ни я тебе и в подметки не годимся… —Виктория осеклась. Было очень трудно не упоминать о Джеке в каждом предложении.Ведь сейчас Виктория говорила об их жизни, общей жизни Джека и Лиз.

— Все равно Джек был отличным адвокатом, — упрямосказала Лиз. — Только это его не спасло! Ведь буквально вчера утром яговорила ему, что Филипп Паркер может окончательно озлобиться, если мы загонимего в угол. Я была почти уверена в этом. Я только не знала, что этот подонокубьет и Аманду, и Джека тоже!..

Лиз снова залилась слезами, и Виктория села рядом на кроватьи гладила ее по волосам до тех пор, пока приступ не прошел. Стоило, однако,затихнуть рыданиям, как в дверях спальни появилась Хелен.

— Как она? — Мать Лиз смотрела только на Викторию,словно ее дочь была без сознания или потеряла дар речи и не могла участвовать вразговоре. Впрочем, до некоторой степени так оно и было. Лиз, во всяком случае,казалось, что душа ее, отделившись от тела, наблюдает за происходящим в миреживых откуда-то с потолка.

— Я в порядке, мам. Все нормально, — тоскливопроизнесла она. Ничего менее тривиального Лиз придумать не могла. Впрочем,вопрос, который задала ей мать, тоже не отличался оригинальностью. При другихобстоятельствах Лиз предпочла бы, пожалуй, промолчать, но сейчас поступить такзначило бы признать, что мать права, что ей не под силу справиться с ситуациейи что, следовательно, дом придется продать, а практику закрыть.

— Выглядишь ты не лучшим образом, — с упрекомзаявила Хелен, словно Лиз дурно подготовилась к важному экзамену. — Завтратебе необходимо выглядеть, пристойно, так что будь добра вымыть и уложитьволосы.

И не забудь воспользоваться косметикой, а то у тебя черныекруги под глазами.

«Завтра я умру, поэтому мне наплевать», — хотелаответить Лиз, но промолчала. Ей и без того было слишком худо, чтобы ещессориться с матерью. Семейные дрязги — этого им только недоставало! Нет, худоймир лучше доброй ссоры, рассудила она, к тому же детям было полезно увидетьсясо своими родственниками — с ее матерью, с братом, с родителями Джека и с егобратом, который все-таки прилетел, хотя прежде они практически не поддерживалидруг с другом никаких отношений. Пусть знают о поддержке семьи.

Хелен ушла, а Лиз и Виктория долго лежали вместе в однойкровати, разговаривая о Джеке и обо всем, что случилось. Вряд ли кто-нибудь изних сумел бы когда-нибудь забыть этот кошмар. За сегодняшний вечер Лизразговаривала по телефону с несколькими людьми, которые говорили, что онаникогда не сможет оправиться от этого внезапного и жестокого удара и что самоелучшее в ее положении — это как можно скорее вернуться к работе. Другие тожесоветовали что-то в этом роде, но были более оптимистичны. Жизнь не кончена,говорили они. Главное, не замыкаться в себе, а идти в мир и жить нормальнойжизнью, как живут все люди. Быть может, какое-то время спустя она снова сумеетвыйти замуж и быть счастливой, добавляли самые смелые, но для Лиз это звучалопочти как кощунство. Выйти замуж? Быть счастливой? И это после всего, чтослучилось? Да как они смеют говорить ей подобные вещи?

Продать дом, переехать в город, купить собаку, завестилюбовника, прогнать любовника и завести другого, кремировать Джека, а пепелразвеять над заливом, не пускать детей на похороны, обязательно взять детей напохороны — у каждого, с кем она разговаривала, был наготове один или несколькобесплатных советов. Лиз утомилась даже просто выслушивать их, не говоря уже отом, чтобы вникать в суть, спорить, возмущаться. Она знала только, что Джекушел и она осталась один на один со своей болью. Все остальное не имелозначения.

Всю эту ночь Лиз и Виктория проговорили и заснули только впять утра. А в шесть в спальню пробрался Джеми и забрался к ним в кровать.

— А где папа? — сонно спросил он, устраиваясь рядомс матерью, и Лиз почувствовала, как вздрагивает его худенькое тельце. Неужелион забыл, задумалась она. Нет, вряд ли. Просто смерть отца нанесла ему такуюглубокую психологическую травму, что подсознание мальчика самопроизвольноподавляет память об этом событии.

— Папа умер, Джеми. Один плохой дядя застрелил его.

— Я знаю, — неожиданно согласился Джеми и глубоковздохнул. — Я хотел спросить — где он сейчас. — Он замолчал, и в егомолчании угадывался упрек. «Как ты могла подумать, что я забыл?» — словно хотелон сказать, и Лиз грустно улыбнулась в полутьме.

— Сейчас он в зале для прощания. Мы поедем туда завтра.Но на самом деле папа давно на небесах, с богом. — Во всяком случае, онадумала, что это так, и надеялась, что все, во что она всегда верила, —правда. Лиз надеялась, что Джек счастлив в том месте, куда он попал послесмерти, и что когда-нибудь, когда она тоже умрет, они снова встретятся, —но это была только надежда. На самом деле Лиз все еще слишком хотела вернутьДжека, чтобы поверить в его смерть полностью и окончательно.

— А как он может быть сразу в двух местах?

— Папина душа — то есть все, что мы знали и любили внем, — находится на небесах и в наших сердцах тоже. На земле осталосьтолько его тело. Ну, знаешь, когда спишь, твое тело остается в кроватке, а самты путешествуешь где хочешь… — К горлу Лиз снова подкатил комок, и она несмогла продолжать, но Джеми, похоже, был удовлетворен.

— А когда я снова увижу его? — задал он следующийвопрос.

— Когда мы все отправимся на небо, милый. Но этогопридется ждать довольно долго. Сначала надо вырасти, и не просто вырасти, астать очень, очень старым…

— А почему плохой дядя застрелил папу?

— Потому что он очень рассердился, дорогой. Такрассердился, что сошел с ума. Кроме папы, он застрелил еще одну женщину, апотом убил себя, так что не волнуйся — он не явится сюда, чтобы причинить намзло. — Последние слова Лиз добавила на всякий случай.

Ей показалось, что Джеми думал именно об этом.

— А почему этот дядя так разозлился? Разве папа сделалему что-нибудь плохое?

Ответить на этот вопрос было непросто, и Лиз ненадолгозадумалась.

— Он разозлился потому, что наш папа действительносделал ему одну вещь… — Она еще немного подумала, прежде чем продолжить. Какобъяснить Джеми, что такое алчность, равнодушие, жестокость, — ведь засвои девять с небольшим лет он еще никогда не сталкивался ни с чемподобным? — Одним словом, — сказала она решительно, — папапригрозил посадить его в тюрьму, потому что этот дядя плохо обращался со своейженой и со своими детками. Он не хотел давать им деньги на еду, и папа попросилсудью, чтобы его либо отправили в тюрьму, либо заставили заплатить какположено.