— Педик, — фыркнул Мазур.

— Да вряд ли. Просто вся сперма в мозги ушла. Как унашего импотента-доцента. Погоди, чуть проспится, в дверь колотить начнет…Доцент, я имею в виду. Володя, пошли баиньки?

Мазур в эту ночь выспался неплохо — ни кошмаров, ни ночныхвторжений противника. Показалось, правда, что Света ближе к утру выходила, ноэто ее личные проблемы, а может, и служебные, тем более не предполагавшиеизлишнего любопытства с его стороны. Когда он открыл глаза, Света безмятежнодрыхла. Он не стал ее будить, в темпе принял контрастный душ, потом холодный,оделся и отправился к Кацубе за инструкциями.

Коридоры и при дневном свете оставались сырыми, темноватыми,вымершими. Из буфета, правда, доносилось позвякиванье посуды. Мазур постучал вдверь, раздалось расслабленно-страдальческое:

— Войдите…

Сюрприз… У стола, лицом к двери, сидела совершенно Мазурунезнакомая рыжеволосая красавица в синем джинсовом костюме и клетчатой рубашке,преспокойно пускала дым, положив ногу на ногу с таким видом, словно она здесьобитает от начала времен.

Мазур затоптался у двери, подумав, что помешал какому-томимолетному эпизоду тайной войны. Однако Кацуба махнул рукой:

— Проходи, Володя, проходи… Знакомься. У тебя там пиване осталось?

— Увы, — пожал Мазур плечами.

— Не везет, так не везет… — страдальчески сморщилсяКацуба.

Выглядел он именно так, как и пристало пьющему доценту послевчерашнего застолья с излишествами и непотребствами — смурной, растрепанный,пришибленный похмельем. На столе царил такой бардак, что Мазуру стало неудобноперед очаровательной незнакомкой. Она, впрочем, курила с безразличным видом,словно видывала и не такие виды.

— Это вот и есть Володя Микушевич, наш главныйспециалист по погружениям, — сказал Кацуба, весьма натурально содрогаясь в похмельныхкорчах. — А это — Дарья Андреевна Шевчук…

Мазур украдкой присмотрелся и понял, что не ошибся — еесиняя курточка чуть съехала с плеча, и на бело-красной рубашке явственновыделялась темно-коричневая полоска, ремешок наплечной кобуры…

— Дарья Андреевна, знаешь ли, — замначальникашантарского уголовного розыска, — сказал Кацуба, обеими пятернями скребярастрепанную жиденькую бородку. — А вот так сразу ни за что и не подумаешь…

Рыжая смотрела на него дружелюбно и, можно выразиться,благостно. Мазур поклонился ей, украдкой застегнул пуговицу на джинсах и сел.

— Значит, мы договорились? — спросила рыжая спокойно.

— Ага, — сказал Кацуба. — Мы люди законопослушные и сорганами всегда готовы сотрудничать, ежели возникает производственнаянеобходимость… Вас на море не укачивает?

— Не знаю, честно говоря, — ответила она невозмутимо. —Так уж вышло, что на море не приходилось бывать, ни на теплом, ни на холодном…

— Ничего, — утешил Кацуба. — Адмирала Нельсона, послухам, вовсю укачивало. Тазик ему возле грот-мачты ставили. А может, возлебизань-мачты — история о сем умалчивает. В крайнем случае, можно и за борттравить…

— Учту. — Она поднялась, кивнула обоим. — Значит, вымне будете звонить… Всего наилучшего, не смею задерживать. Там в буфете пива,кстати, сколько угодно…

У Мазура осталось впечатление, что безобидный вроде бы обменвежливыми репликами был не лишен подтекста. Едва рыжая незнакомка удалилась, онвопросительно уставился на Кацубу, а тот проворно встал, сунул в кроссовкибосые ноги:

— Вова, пойдем-ка пивком затаримся, пока клапана несгорели…

Однако, оказавшись в коридоре, он свернул не к буфету, а впротивоположную сторону — к торцу коридора, к высоченному окну,располагавшемуся на приличном отдалении от их номеров. Несколько квадратиков вмассивной темной раме зияли пустотой, и в них с улицы прорывался холодныйветерок.

— Интересные дела, — тихонько сказал Кацуба, пуская дымв ближайшую дырочку. — Только нам Рыжей Дашки и не хватало…

— Она что, я так понял, набивается на судно?

— Совершенно недвусмысленно, — кивнул Кацуба. —Заявилась поутру, как та Афродита из пены морской. Это, геноссе Вова, быластоль потрясающая немая сцена…

— Ты что, из ванны голяком выходил?

— Если бы… — фыркнул Кацуба. — Юмор и сюрреализм в том,дружище Микушевич, что мы с ней друг друга прекрасно знаем по Шантарску. Лучшенекуда. Я имею в виду, отлично знаем, кто где пашет. Дашка, конечно, твердыйпрофессионал, уважаю, но в первый миг, когда она узрела «доцента Проценко»,личико у нее было достойно кисти живописца…

— А ты?

— А что — я? Я ей общеупотребительными жестами далпонять, что при нашей беседе будут присутствовать посторонние слушатели.Поняла, конечно, с маху. И как ни в чем не бывало стала домогаться отпитерского гостя, чтобы мы ее взяли в рейс. По служебной необходимости.Пришлось согласиться. А что еще прикажешь делать мирному иногороднему ученому,отнюдь не расположенному ссориться с местными органами правопорядка?

— Значит, они тоже интересуются…

— Ценное наблюдение, — сказал Кацуба. — И, сдается мне,абсолютно точное. Что-то есть в этой истории, интересное для них, эта кошка попустякам не работает.

— Может, они нас и слушают?

— Это вряд ли, как выражался классик, — сказал Кацуба.— Она понятия не имела, что я — это я, ручаться можно. Зачем же им с ходузаниматься мирной экспедицией? Хотя в данной ситуации все возможно. Самоепакостное положение — начало операции, когда ничего толком не ясно… Ладно,пошли-ка, в рамках нашей нехитрой легенды, пивком затариваться.

…Вскоре приехал Гоша Котельников. Предстояла небольшаяэкскурсия для столичных гостей, каковые дисциплинированно и собрались в полномсоставе. Шишкодремов привел с собой Сережу Пруткова, уже малость отпоенного сутра пивком, а потому еще более вертлявого, чем в трезвом состоянии, затолишившегося под влиянием спиртного и подозрительности, и боевого настроя. Онбыл тихонький, благостный, мотался на сиденье «уазика», как кукла, бессмысленноухмылялся и даже проявил некоторый визуальный интерес к Светиным ножкам, скрещенныму него под носом. Судя по нескольким гримасам, он лихорадочно пыталсявспомнить, как ухаживают за женщинами, но так и не вспомнил, похоже. Что доСветы, она держалась с Мазуром так, что всякому постороннему наблюдателю должнобыло стать ясно, какие отношения связывают эту парочку.

Сначала поехали к морю — оно, как и водится, простиралосьсерое, морщинистое, холодное даже на вид.

— Безумству храбрых поем мы песню, — прокомментировалаСвета, закинув ноги на Мазурову коленку. — Как подумаю, Вовка, что тебе тудалезть придется… Ихтиандр бы с тоски повесился.