За ним следом вошло нечто похожее на колоду для рубки дров:крепко сбитый гном, т.е., широкий как и я мужик, только ростом мне до пояснойпряжки, зато грудь как бочка, моей почти не уступает, однако ноги совсемкороткие, хоть и мускулистые. Он напоминал не то могучую деревянную колоду, накоторой колют суковатые поленья, не то плаху из старого дуба для рубки мяса.

Окладистая борода падала на грудь, но и без нее я знал, чтоголова гнома сидит прямо на плечах, без всякой шеи, за счет чего этот человек,потомок переживших всемирный потоп в пещерах, короче еще на ладонь.

Лицо его широкое как луна и мясистое как припрятанная длясебя мясником вырезка, красное лицо испещрено жуткими шрамами, нос срезан какударом топора, жутковато чернеют дыры ноздрей. Когда на миг открыл рот, вобрамлении черной неопрятной бороды показались и спрятались два ряда желтых изъеденныхзубов.

Я смотрел с неловкостью и понятным чувством вины, каксмотрит каждый здоровый человек на урода или калеку. И хотя это вроде бы целаяраса таких существ, но для моих чувств все-таки только множество калек, уродов,которые в переходах метро сидят прямо на полу с шапками между изуродованныхног.

Когда я встречал на Тверской или, скажем, Арбате такого вотгнома... там они назывались иначе, то со стеснением отводил взор. Естественнаябрезгливость здорового человека.

Зато гном смотрел на меня с понятным раздражением мужчины,которому приходится задирать голову, чтобы смотреть в лицо другого мужчины.

– Ваш спутник, – представил Куцелий. – Двоф,или, как говорят в простом народе, дварф. По-нашему же, просто гном или карл.Владеет всеми видами оружия, хотя сам предпочитает секиру, видит на три локтяпод землю, неутомим, вынослив, хороший страж даже в дождливые дни, умеетстреноживать и седлать коней, собирать хворост для костра, чистить рыбу ипредсказывать ненастье...

– Спасибо, не надо, – пробормотал я.

Оба мага вытаращили глаза, даже гном хмыкнул как-то подло,посмотрел подозрительно.

– Почему? – изумился Тертуллиус.

– Да так...

А Куцелий ударил себя по-бабьи руками о бедра, в самом делешироковатые, сказал плачущим голосом:

– Да вы знаете каких усилий стоило заполучить именногнома? Я то полагал, вам это должно понравиться!

– Почему? – спросил на это раз я.

– Ну, – воскликнул он, – это же так очевидно,что и объяснять как-то неловко... Ваш рост и его... Для мужчины рост – гм, едвали не главное. По крайней мере сразу видно, кто из вас выше. Даже издали. Авнешность у вас так и вовсе героическая...

Он говорил с пафосом, очень серьезно, даже чересчур. Япереступил с ноги на ногу. Куцелий говорит вроде бы в мою пользу. Всредневековье при дворах королей и королишек всегда были шуты и уродцы,служившие для потехи двора. При дворе русской императрицы Анны Павловны... еслине перепутал, тоже было полно шутов, карлов и карлиц, всяческих уродцев.Скакали, пищали, строили жуткие гримасы, а тогдашние просвещенные вельможихохотали, глядя на их ужимки. Все равно не понимаю, как можно веселиться, глядяна ужимки и гримасы. Но с другой стороны – телепередачи заполнены гримасамиБенни Хилла и подсказывающим гоготом за сценой...

– Не надо, – повторил я уже тверже, потому что явсе-таки герой, а герой должен вести себя так, словно никогда не слышал овысшем образовании. – плевал я на ваши традиции!.. Традиции – для слабых.

Тертуллиус удивился:

– Но все герои...

– Сильные сами создают правила, – прерваля. – Не понятно? Сила не в крепости мышц, а в дерзости.

– Ого, – сказал он очень почтительно, – та вы– супергерой! Архи, можно сказать даже ого-го, если сказать доступно. Но выуверены, что вас поймут? Героем должен восторгаться простой народ. Потомувсе-таки у героя должна быть простая и ясная цель. К примеру, отыскать золотоесокровище.

Куцелий добавил быстро, видя мое кислое лицо:

– ... и половину раздать простому народу.

– Отдам все, – буркнул я.

Куцелий возразил радостно, видя что мое упорство далотрещину:

– Все нельзя. Герою нельзя быть умным, но и полнымидиотом ни к чему. А вот половину... как раз. И народ не ощутит себя обиралой.Чрезмерная щедрость обозлит, начнут подозревать...

– В чем?

– Ну... в разном. Понимаете, это же люди! Подозревать,говорить гадости. Нет, половину – в самый раз.

Я сказал, скрепя сердце:

– Я вижу, у вас ничего другого просто нет. Ладно, засокровищем, так за сокровищем. И половину, так половину. Это по-нашему, побратски.

Куцелий испугался:

– Лучше по справедливости!

Пока Куцелий торопливо перерисовывал карту с сокровищами,старый маг под уютное скрипение пера по бумаге расползался в глубоком креслекак тающее тесто. Когда его рожа перекосилась, а рот сдвинулся как земная корапри землетрясении, Куцелий сказал торопливо:

– Ну, вообще-то карта готова... Думаю, герою ж не надосо всеми подробностями?

Конечно, мне лучше бы с подробностями, и все камешки, окоторые могу споткнуться, чтобы пометил красным, но когда так спрашивают, то ибез моих мускулов невольно скажешь то, что от тебя ждут.

– Не надо, – ответил я, сердясь на самого себя.Молодой маг просто ленится, но смотрит на меня как на сообщника, который заспиной старого учителя пускает голубей из тетрадных листов. – Если указалхоть в какой стороне сокровище...

– Все подробно! – воскликнул Куцелийшепотом. – Смотри!

На желтом листе пергамента сокровище было отмечено красным,я – зеленым, нас соединяет синяя линия, по которой отмечены скалы, рощи, озера,даже мелкие ручьи. Линия моего пути достаточно извилистая, так что молодой магне просто провел прямую от и до.

– Великолепно! – воскликнул я.

Он с облегчением перевел дух, словно только что сунул мнекуклу вместо пачки зеленых, опасливо оглянулся на дремлющего Тертуллиуса:

– Пусть учитель помыслит... он так умысливает оченьдалеко, а я вам пока покажу коней, оружие...

Я удивился:

– Так у меня вроде бы есть конь! И меч как раз по руке.

Он уже спешил к двери, я не стал оглядываться на старогоучителя за разрешением, наверное уже и слюни пустил, вышел и спустился замладшеньким по витой лестнице во двор.

Конюшня маячила на той стороне двора. Длинная как казарма,она терялась в пристройках, мы зашли с торца, в ноздри шибанул ядреный запахконского пота, свежего овса и отборной немолотой пшеницы твердых сортов.

Справа и слева под стенами вдаль уходили одинаковые стойла.Конские головы смотрелись как вычеканенные из дорогого мрамора, почему-тотолько черного и белого. Я слышал неумолчный хруст, шелест, словно тысячажерновов перетирала зерно в муку. От ворот запыхавшиеся конюхи не успевалиподтаскивать мешки с овсом, прямо в помещение часто въезжали нагруженныедоверху телеги.