С другой стороны конских рядов, где мерно помахивалироскошные хвосты, слышался ровный стук. Словно дождь барабанил по крыше частымикрупными каплями, или же в саду сыпались переспелые груши, разбиваясь на землеот переполнившего сока. Конские каштаны сыпались и сыпались, младшие конюхиподхватывали широкими лопатами еще теплые рассыпчастые клубни и с размаха, с лихогоразворота, ухитряясь не попадать друг в друга, швыряли в широкие телеги свысокими бортами.

Куцелий указал на дальний ряд:

– Нам туда. Там крылатые!..

– Ого!

– Чувствуется, – сказал он значительно, его уважительныйвзор уважительно скользнул по моей мощной фигуре, – что вам для квестапонадобится непростой конь! Очень непростой.

Под непрекращающийся хруст, чавканье и шлепанье мыпродвигались в дальнюю часть конюшни, где запах стал мощнее, воздух уплотнился,в солнечном луче плавали уже не только частички пыли, но и сена. Кони здесьпомельче, тоньше в кости, изящные как статуэтки, хотя жрали как бременскиетяжеловозы, а дефекация шла мощно как из брандспойтов, когда откачиваютзатопленный подвал с утонувшими крысами.

Здесь кони тоже ослепительно белые, чуть меньше угольночерных, в самом дальнем стойле кормился огненный жеребец, а я-то привыксчитать, что все кони просто коричневые.

Их могучие крылья, красивые и рассыпающие искры, колыхалитяжелый воздух, а сами кони колыхались от этих движений как большие рыбы ваквариуме дирекции «Центрполиграфа».

– Крылья-то, крылья! – прошептал я. – Ничегоне понимаю...

Куцелий удивился:

– А что не так?

– Ну, с растопыренными крыльями не больно поскачешь...А если по лесу, то и вовсе! А если начнет стягивать крылья на спину... как гусьили летучая мышь, то меня спихнет да еще и поцарапает, вон какие когтищи.

Он задумался, на чистом лобике появились морщинки, но тут жеисчезли. Он просиял:

– Не знаю!.. Но как-то образовывается. Как, не знаю. Ноникто не жаловался, хотя этими конями попользовалось великое множество героев.А вы ведь герой?

– Герой, – согласился я и подумал, что и в самомделе не геройское дело допытываться да доискиваться. Я не какой-нибудьзавалящий мудрец, у которого мускулы как червяки в тряпочке.

Из яслей выглядывали головы ослепительно белых коней. Междулопатками у меня пробежала холодная ящерица: на морде каждой лошади торчалдлинный острый рог. Не тупой и короткий, что на носу зверя, которого за это изовут носорогом, а на лбу, прямо над глазами.

Приблизившись, я рассмотрел, что рог к тому же страннорифленый, словно пытался скрутиться в спираль, но не хватило сил, так и осталсясо вздувшимися и застывшими кольцами.

Если у носорога рог – всего лишь слипшиеся волоски, которыелегко расщепить ножом до самого основания, то здесь чувствуется настоящаякость, литая, без вкусного сладкого костяного мозга внутри. Этим рогом сразбега нетрудно пробить кованый доспех, а уж про голую грудь, пусть укрытуюслоем мышц, и говорить нечего...

– Я слышал, – признался я, – что единороговможет приручить только... э-э... девственница. Другого они просто забодают.

– Знаю, – сообщил Куцелий. – Эту легенду мыпридумали сами. Нужно было какое-то образное сравнение, чтобы народ понялнасколько трудно приручить единорога. Пойди найди девственницу, достигшуювосемнадцати весен!.. То же самое, что отыскать алатырь-камень, иголку в стогесена, пуп на теле Адама... да и Евы, кстати...

– А у Евы? – не понял я. – У Адама, понятно,не должно, а у Евы почему нет?

– У Адама других женщин не было, – объяснил онкисло, – а жил он, если не ошибаюсь, около девяти сотен лет. Греков же сих вольностями еще не было. Словом, стерся пупок у Евы, стерся! А вам я дам вотэтот плод...

На раскрытой ладони возникло мелкое яблоко, очень красное,крепенькое даже с виду. У нас их называют райскими или дичками, только такиеросли в раю, мелкие и кислые, пока человек за века не вывел нынешние сортакрупных и сладких, налитым соком, а не уксусом.

– А мне зачем?

– Отдадите единорогу, – пояснил онтерпеливо. – Когда съест, то признает только вас.

он что, в самом деле сожрякает... такое?

–Еще как, – заверил маг, хотя в голосе проскользнулосомнение. – Сам не знаю, почему такое жрет, но жрет, аж за ухами трещит,будто жилы какие рвутся. Видимо, по закону богов даже в самой несокрушимойброне оставлена ахиллесова пята.

– Наркотик, – согласился я. – Как кот,скажем, валерьянку...

Я взял яблочко, но Куцелий перехватил меня за руку:

– Погодите! Если сейчас, то вам сразу надо о немзаботиться. Он не допустит к себе даже конюха. Лучше перед квестом. Скормитеяблоко и – в седло!

– Хорошая мысль, – сказал я с облегчением.

Когда мы возвращались снова мимо могучих черных и белых, япоинтересовался осторожно:

– А что с ними?

Куцелий не понял:

– Обыкновенные волшебные. А что, масть не та?

– Да масть та, – ответил я с неопределенностью,ибо о чернопегих и буланых читал только в книгах феодальных классиков, а самотличал из мастей только трефу от бубен. – Масть не смущает... Похоже, тутодни дальтоники. А вот фекалии... Эта усиленная дефекация...

– Побочный продукт, – ответил он кисло. – Ктоиз вас, героев того мира, помнит, что коня надо кормить, поить, да и вообще?..Вот они, так сказать, наперед. Но вам на это смотреть не обязательно.

– Да, конечно, – согласился я поспешно. –Только вперед!

– Солнцу и ветру навстречу, – сказал онзначительно. – Всегда! Даже если идти надо в другую сторону.

Мы шли к башне, а я еще слышал ровный мощный гул, похожий напривычный шум работающих земснарядов.

Во сне мучило это отвратительное ощущение, что меня бросилив чан с червями. Выныривал из небытия тяжко, поймал себя на том, что мои рукипостоянно ползают по лицу, хватая и сбрасывая ползающих червей.

В помещении стоял звон, громадные мухи падали мне на лицо,пытались забраться в ноздри, в уши, даже под веки, то ли отложить яйца, то липросто нагадить в укромном месте.

Поднялся, с полузакрытыми глазами, руки мои шарили в поискахвыключателя. Пальцы уперлись в шероховатое, снова отмахнулся от мух, сквозьщели заплывших глаз рассмотрел, что передо мной каменная стена из грубоотесанных глыб. Из щелей торчит сухой мох, явно для затыкания дыр.

В углу широкая бочка, воды до краев, но ее не видно из-подслоя утонувших за ночь мух. Некоторые еще трепыхаются, одна вовсе носится какглиссер на одном крыле, пытаясь отлепить от воды другое.