Ксил отшатнулась от ирна, как от змея-искусителя.

Нет, не может же она и правда…

За всю её покуда недолгую, но богатую на приключения карьеру Ксил, она то и дело сталкивалась с подобными… просителями. Теми, кто видел в ней универсальный инструмент всеобщего благоденствия. Создатель и правда мог многое, если не всё. Зажигать звёзды и гасить звёзды. Спасать планеты и стирать их в каменную пыль. Доставать обратно упавшее за горизонт, видеть насквозь соседние браны.

Но Создатель, помятуя о прошлом, всего этого предпочитал никогда не делать. Он вообще по возможности не совершал никаких действий, осознанно оставаясь далёким и пассивным наблюдателем за своими чуженаблюдателями. Потому что он на собственном горьком опыте знал, чем заканчивается иное.

— Он не согласится на вмешательство, да даже я не соглашусь обращаться к нему с подобной просьбой.

Но ирн стояла на своём.

— Он не только согласится, но более того, у него попросту нет иного выбора. Потому что это будет никакое не вмешательство, это будет лишь несчастная попытка исправить то, что он уже натворил.

Нет, она не смеет.

Не смеет так говорить!

Ксил поймала себя на том, что затравленно озирается. Стены каюты вокруг неё кружились и тряслись в каком-то судорожном фокстроте.

Всю свою короткую жизнь, сколько она себя помнила, Ксил не позволяла себе даже и мысли, малейшего взгляда в эту сторону этих, самых ранний и тёмных её воспоминаний.

Там трепалась на слабом сквозняке старая паутина и пахло затхлым. Пахло коллективной могилой, в которой мрачно покоились как попало брошенные остатки былых надежд.

Впрочем, если так подумать, в чём-то ирн права. Каюта послушно остановилась.

— Это Первый тебя надоумил?

— Людишки и их невероятное самомнение, — прошипела в ответ маленькая стерва, — неужели ты думаешь, что мне не хватит мозгов самой до подобного додуматься?

Глава II. Прощание. Часть 4

Поистине чёрный день в моей карьере.

Сержант брёл, спотыкаясь на каждом шагу, по заросшему дурным кустарником полю, стараясь не замечать острой боли в ноге. Временами она затихала, тихо угнездившись где-то, разрушая подспудно организм. Тупая тоска подползала к сердцу, временами перед затуманенным взглядом начинали плясать назойливые видения. Вздрогнув, Сержант, к своему удивлению, обнаружил себя лежащим ничком в раскисшей под дождём траве. Он поднялся, проскрежетав сведёнными мышцами. Почему он вообще вспомнил тот день с Кеирой и Странником на поляне, полной цветов?

Поломался. Вот несчастье.

Боль — твой друг, боль означает жизнь. Если ты по-прежнему былой Кандидат без имплантатов в теле. Если теперь даже они не справляются, значит, он опять ошибся.

Приходили в голову бессвязные мысли, то слова Учителя, то, почему-то, Золотце с её ненормальным смехом. И постоянно вспоминалось — случай на холме и внезапно замолчавший голос бродяги. Словно невероятная, неведомая никому логика увязывала всё вокруг воедино, только он никак не мог понять, в чём она состоит.

Опять уводит судьба в водоворот, выставляя напоказ лишь грязную пену да горсть торчащих щепок. Чьи эти слова?

Острой занозой засела в мозгу неизбежность. Если грязь на поверхности о чём и говорит, так это о том, что вода нечиста. Скоро будет до скрежета зубовного плохо, и этого уже не изменить. Осталось лишь ждать — Учитель прав.

Что со мной… фаталистом стал, а ведь никогда им не был, — отстранённо удивился сам себе Сержант. — Надо это бросать. Солдат, привыкший брать судьбу за горло, теперь ты вдруг согласился сдаться?

Наконец, когда Сержант уже начинал злиться на не вовремя решивший сыграть в прятки проход в катакомбы, серое приземистое строение из грубо, но прочно склепанного металла, показавшееся тушей железного кита, наполовину врытого в землю, проявилось перед ним разом, словно из ниоткуда.

Подволакивая онемевшую ногу, Сержант продолжал тащиться вперед, осматривая пространство тем взглядом, которого вселенная не удостаивалась долгие годы. Гасли последние отблески заката, из-за вновь собравшихся туч обычного сияния стратосферы на небе не было, так что приходилось до предела напрягать зрение, чтобы только сориентироваться в пространстве. Следы были, но вели они отнюдь не в главные ворота, которые, по-видимому, не открывались уже несколько столетий. Серое здание, укрытое в недрах земли, некогда было окружено мощнейшими охранными системами, и СПК в своё время наверняка наставило тут своих датчиков, но так долго здесь не проработает даже самая совершенная техника. Некогда секретный бункер теперь был беззащитен, предоставляя доступ в собственное гиблое нутро любому, кому достало бы сил и желания взломать эти некогда неприступные двери. Дело, может, и сложное, но при должном усердии…

Это мы и прозевали.

Сил не хватало даже чтобы просто стоять, а ещё нужно обойти периметр.

Почему такой звон в ушах… Тут любой прозевает, кто знал, что они не такие апатичные, как кажутся? Это просто… немыслимо.

Облокотившись о влажный бетон, он сполз по стене, всей кожей ощущая холод её шершавой поверхности. Слабость окончательно побеждала.

Поделом, не лезь в дело, в котором ничего не смыслишь. И аптечка не поможет. Незадачливый из тебя спасатель.

Однако где тело пасовало, мозг ещё мог послужить.

Учитель сказал, что это опасно. Вдвойне опасно теперь, но бродяга по-прежнему молчал, и оставалось только одно. Если холодное болото его нового проклятия есть всего лишь невесть почему проявившийся отголосок прошлого, значит, им можно управлять, и ему можно довериться. А опасность… что ж, смерть его не пугала.

Почувствовав волю, его сознание с облегчением ринулось в ледяной омут небытия, жадно впитывая в себя колючую изнанку пространства. Поток ненужной информации заполнил собой тёмные глубины мыслей, отгораживая от дел и проблем бренного тела. Боль тут же ушла, и уж ничто не могло оторвать Сержанта от созерцания. Нужен только подходящий фильтр, чтобы суметь уловить, осмыслить и облечь в слова.

Вы, двое, вы знаете, как это делается.

Они знали.

Всё кончилось около часа назад. Сержант ясно чувствовал стынущие тела тех, кто навсегда остался в прошлом. Было применено какое-то энергоразрядное оружие, оставившее в воздухе тончайший след озона да ещё обожженные края ран на недвижимых телах.

Сэми даже после смерти остался тем, кем был — маска смерти не истерла с глаз выражения бесконечной усталости. Жизнь трудна, смерть — всегда облегчение. У Кеиры больше не было родича. Лица остальных были знакомы, не более. Все они когда-нибудь бывали у Кеиры и Сэми, кое-кому он, бывало, помогал сам. Даже находясь в обволакивающей глубине ледяного болота,