Само собой, ни-че-го.

— Чарльз Бернсайд, конечно, не Карл Бирстоун, но некоесходство определенно присутствует, не правда ли? И у нас нет абсолютно никакихсведений о твоем прошлом. Так что ты у нас уникальный пациент. У каждого естьгенеалогическое древо, а ты словно взялся из ниоткуда. Единственное, что намизвестно, — твой возраст. Когда ты попал в центральную больницу Ла-Ривьеры, тозаявил, что тебе семьдесят восемь. То есть ты того же возраста, что иразыскиваемый преступник.

Бернсайд улыбается во весь рот:

— Отсюда вытекает, что я — Рыбак.

— Тебе восемьдесят пять лет, и я сомневаюсь, что ты можешьгоняться за детьми по всему городу. Но я думаю, что ты — Карл Бирстоун, и копамвсе еще хочется добраться до тебя. Теперь самое время обратиться к письму,которое я получил несколько дней назад. Я собирался обсудить его с тобой, но тызнаешь, какими суматошными выдались эти дни. — Он выдвигает ящик стола идостает листок, вырванный из блокнота. — «Де Пер, Висконсин» — таков адресотправителя. Даты нет. «Кого это касается» — это адресат. А теперь само письмо:«С сожалением сообщаю, что больше не могу вносить ежемесячные взносы насодержание моего племянника, Чарльза Бернсайда». И все. Вместо росписи, онанапечатала свои имя и фамилию. «Элти Бернсайд».

Шустрик кладет листок на стол, разглаживает его.

— Так что происходит, Чарльз? В Де Пере никакая ЭлтиБернсайд не живет, это я знаю точно. И она не может быть твоей теткой. Сколькоей должно быть лет? Как минимум сто. А скорее, сто десять. Я в такое не верю.Но чеки приходили регулярно, как часы, с того момента, как ты поселился в«Макстоне». Какой-то приятель, может, давний партнер, заботился о тебе, другмой. И мы хотим, чтобы он продолжал заботиться, не так ли?

— Мне без разницы, подтиральщик. — Если это и правда, то невся. Берни знает, что ежемесячные платежи каким-то образом организовал мистерМаншан, а если платежи прекращаются, ну… что заканчивается вместе с ними? Он имистер Маншан работают в паре, не так ли?

— Вот этого не надо, — качает головой Шустрик. — Я жду оттебя совсем другого. Ты должен мне помочь. А заодно и себе. Ты же не хочешь,чтобы тебя сажали в камеру, снимали отпечатки пальцев, не говоря уже о том, чтоза этим последует. Лично мне не нужно, чтобы для тебя все так закончилось.Потому что настоящий плохиш во всей этой истории — твой друг. Мнепредставляется, что он, кем бы он ни был, забывает, что в прошлом ты оказал емуважную услугу, так? И теперь думает, что больше не обязан помогать тебеспокойно доживать свой век. Только это ошибка. Готов спорить, ты можешьпрочистить ему мозги, объяснить что к чему.

Детородный орган Берни, его шланг, помягчел и съежился, какпроткнутый воздушный шарик, отчего настроение Берни только ухудшилось. Смомента, как он вошел в кабинет этого склизкого воришки, он лишился чего-тоочень важного: целенаправленности, всесильности, уверенности в себе. Он хочетпобыстрее очутиться в «Черном доме». «Черный дом» вернет уму утерянное, ибо«Черный дом» — магия, черная магия. Вся горечь души Бернсайда вложена в егостроительство, чернотой сердца пропитана каждая опора, каждая балка.

Мистер Маншан помог Берни увидеть возможности «Черногодома», внес немалую лепту в его сооружение. В «Черном доме» есть уголки,которые остаются для Чарльза Бернсайда загадкой, и его это пугает: в подземнойчасти дома одно место связанно с его тайным чикагским прошлым. Попадая туда, онслышит всхлипывания и жалобные крики сотен обреченных мальчиков, как и своиотрывистые команды и сладострастные стоны. Но по какой-то причине его прежниетриумфальные победы нагоняют на него страх, он чувствует себя парией, а негосподином. Мистер Маншан помог ему вспомнить масштабность его достижений, ноот мистера Маншана нет никакого проку в другой части «Черного дома» — оченьмаленькой, состоящей из одной комнаты, вернее, из одного сейфа, в которыйупрятано его детство и куда он никогда, никогда не заходил. Один лишь намек насуществование этой комнаты превращает Берни в младенца, оставленного замерзатьна ветру.

Весть о предательстве Элти Бернсайд вызывают ту же реакцию,пусть и не такой силы. Это нетерпимо, он не желает это выносить.

— Да, — говорит Берни, — давай разберемся. Найдем выход изэтой ситуации.

Он поднимается, и звук, доносящийся из центраФренч-Лэндинга, заставляет его ускорить свои движения. Это вой полицейскихсирен, двух, а то и трех. Берни, конечно, в этом не уверен, но подозревает, чтоДжек Сойер нашел тело своего друга Генри, только Генри к тому моменту еще неумер и сумел сказать, что опознал голос убийцы. Джек позвонил в полицейскийучасток, и вот вам результат.

Шаг — и он уже у стола. Одного взгляда на бумаги достаточно,чтобы понять, чем занимался Шустрик.

— Двойная бухгалтерия, да? Ты не только подтиральщик, но ещеи воришка.

За считанные секунды на лице Шустрика Макстона отражаетсяедва ли не весь спектр человеческих эмоций: ярость, недоумение, замешательство,уязвленная гордость, злоба, изумление. И пока мышцы его лица пребывают внепрерывном движении, Берни достает из-за пояса секатор для под??езки живыхизгородей. В кабинете они кажутся очень большими и еще более опасными, чем вгостиной Генри Лайдена.

Для Шустрика их лезвия — что косы. И когда Шустрик отрываетот них взгляд и смотрит на стоящего перед ним старика, то видит перед собой нечеловеческое — демоническое лицо. Глаза Бернсайда светятся красным, губыразошлись в жутком оскале, обнажив зубы, похожие на осколки разбитого зеркала.

— Не вздумай, приятель, — верещит Шустрик. — Полиция уже вхолле.

— Я не глухой. — Берни втыкает одно из лезвий в рот Шустрикаи смыкает их на потной щеке. Кровь льется на стол, глаза Шустрика вылезают изорбит. Берни тащит секатор на себя, из раны вылетают несколько зубов и частьязыка. Шустрик пытается схватить секатор. Бернсайд отступает на шаг инаполовину разрезает правую кисть Шустрика.

— Черт, острые, однако, лезвия, — цедит он.

Макстон выскакивает из-за стола, заливая все кровью иистошно вопя. А Берни, прицелившись, вонзает секатор в обтянутый синей рубашкойживот Шустрика. Когда выдергивает лезвия, Шустрик стонет, валится на колени.Кровь хлещет из него, как вода из перевернутого графина. Его тянет к земле, онопирается на локти. Мотает головой, что-то бормочет, вроде бы просит оставитьего в покое. Налитые кровью глаза поворачиваются к Чарльзу Бернсайду, в них —мольба о пощаде.

— Нашел кого просить. — Бернсайд смеется, наклоняется,охватывает лезвиями шею Шустрика и практически отрезает ему голову.

Сирены ревут уже на Куин-стрит. Скоро полицейские побегут подорожке, ведущей к парадной двери, ворвутся в холл.