— Мелли, если ты заплачешь, я этого не выдержу! Я умру!Мелани стояла молча, опустив голову, и только тихонько погладила вдетую встремя ногу в неуклюжем самодельном башмаке.

— И не надо меня гладить! Этого я тоже не перенесу.Рука Мелани упала, но головы она не подняла.

— Ладно, я поехала. Хотела просто сообщить вам. —Кэтлин натянула поводья, лицо ее снова стало белой фарфоровой маской.

— Как Кэйд? — спросила совершенно оторопевшаяСкарлетт, беспомощно стараясь чем-то заполнить тягостное молчание.

— Он умирает, — коротко сообщила Кэтлин. Голос еезвучал холодно, безучастно. — И я сделаю все, насколько это в моих силах,чтобы он умер спокойно, не тревожась обо мне и понимая, что, когда его нестанет, я буду не одна, обо мне позаботятся. Дело в том, что наша мачехаотбывает завтра с детьми на Север. Ну, все, мне надо ехать.

Мелани подняла голову и встретила жесткий взгляд Кэтлин.Глаза Мелани были полны сочувствия и понимания, а на длинных ресницах блестелислезинки, и внезапно горькая улыбка — совсем как у ребенка, который храбрится,стараясь не заплакать от боли, — искривила губы Кэтлин. От всего этого уСкарлетт голова совсем пошла кругом: она никак не могла освоиться с мыслью, чтоКэтлин Калверт выходит замуж за управляющего, — Кэтлин Калверт, дочьбогатого плантатора, Кэтлин, у которой было так много поклонников, как ни уодной девушки в графстве, не считая, конечно, самой Скарлетт.

Кэтлин наклонилась, Мелани встала на цыпочки. Онипоцеловались. Потом Кэтлин резко дернула поводья, и старый мул тронулся сместа.

Мелани смотрела ей вслед, слезы струились по ее щекам.Скарлетт все еще никак не могла прийти в себя от изумления.

— Мелли, она что — рехнулась? Как могла она влюбиться внего?

— Влюбиться? Боже мой, Скарлетт, какие ужасные мыслиприходят тебе в голову! Ах, бедная Кэтлин! Бедный Кэйд!

— Да брось ты! — воскликнула Скарлетт, которую всеэто уже начинало раздражать. Ей было досадно, что Мелани как-то всегдаухитрялась глубже, чем она сама, вникнуть в суть вещей. Помолвка Кэтлинпоразила ее своей неожиданностью, но вовсе не показалась чем-то трагическим.Конечно, это не большое удовольствие — выходить замуж за янки, за белую шваль,но в конце-то концов девушка не может жить одна-одинешенька на плантации, ейнужен муж, чтобы помочь управиться с хозяйством.

— Вот об этом самом я и толковала тебе, Мелли, на днях.У девушек теперь нет женихов, и им приходится выходить за кого попало.

— Да совершенно не обязательно им выходить замуж!Ничего нет постыдного в том, чтобы оставаться незамужней. Возьми к примеру хотьтетю Питти. Господи, да, по мне, лучше смерть, чем такой брак! И я уверена, чтоКэйду тоже легче было бы увидеть Кэтлин мертвой. Это конец рода Калвертов.Подумай только, за кого она.., какие у них будут дети! Послушай, Скарлетт,скорей вели Порку оседлать лошадь, скачи за Кэтлин и скажи — пусть она лучшепереходит жить к нам.

— Еще чего! — вскричала Скарлетт, пораженная тем,как Мелани походя распоряжается ее поместьем. У Скарлетт не было ни малейшегонамерения кормить еще один рот. Она уже готова! была заявить об этом, но что-тов удрученном лице Мелани заставило ее сдержаться. — Она же не согласится,Мелани, — подошла она к делу с другой стороны. — Ты сама понимаешь.Она слишком горда, для нее это будет то же, что принять милостыню.

— Да, ты права, ты права! — совершеннорасстроенная, пробормотала Мелани, глядя, как оседает на дорогу маленькоеоблачко красной пыли.

«Ты живешь тут уже который месяц, — угрюмо подумалаСкарлетт, глядя на золовку, — и тебе ни разу не пришло в голову, что ведь,в сущности, ты принимаешь от меня подаяние. И никогда, думаю, и не придет.Таких, как ты, не смогла изменить даже война, ты мыслишь и действуешь так,словно ничего не произошло, словно мы по-прежнему богаты как Крез и не знаем,куда девать продукты, и сколько в доме гостит народу, не имеет для насзначения. И похоже, ты будешь сидеть у меня на шее до конца дней моих. Нотолько не с Кэтлин в придачу — нет, покорно благодарю!»

В то жаркое лето после заключения мира Тара перестала бытьуединенным островком. Месяц за месяцем через плантации лился поток страшных,бородатых, оборванных, похожих на пугала людей со стертыми в кровь ногами; онивзбирались на красный холм и присаживались отдохнуть на затененном крыльце,моля о пище и о ночлеге. Солдаты армии конфедератов возвращались домой. Остаткиармии Джонстона перебросили по железной дороге из Северной Каролины в Атланту,выгрузили их там, и они пустились в дальнейшее паломничество пешком. Когдаволна солдат генерала Джонстона спала, за нею следом побрели измученныеветераны виргинской армии, а за ними — солдаты западных войск; все стремилисьна юг, к своим домам, которых, быть может, и не существовало более, к своимсемьям, давно, быть может, рассеявшимся по свету или погребенным в земле. Почтивсе шли пешком, а наиболее удачливые ехали верхом на костлявых лошадях илимулах, которых согласно условиям капитуляции им разрешали сохранить, но бедныеживотные были настолько истощены, что самому неопытному глазу было ясно: ниодно из них не дотянет до далекой Флориды или Южной Джорджии.

Домой! Домой! Одна мысль владела умами всех солдат.Некоторые были молчаливы, печальны, другие веселы, полны презрения к лишениям,но и тех и других поддерживала мысль: войне конец, мы возвращаемся домой. Имало кто испытывал горечь поражения.

Это выпало на долю женщин и стариков. А солдаты отважносражались, и теперь им хотелось одного: вернуться к мирному труду землепашцевпод флагом страны, за которую шла борьба.

Домой! Домой! Они не могли говорить ни о чем другом — ни обитвах, ни о ранах, ни о плене, ни о будущем. Пройдет время, и они начнутвспоминать сражения и рассказывать своим детям и внукам о схватках, атаках,налетах, о шутливых проделках, о голоде, раненых, форсированных маршах… Но несейчас. У одних не было ноги, у других — руки, у третьих — глаза, и почти увсех были шрамы, которые станут ныть в сырую погоду, если они доживут лет досемидесяти, но все это казалось им сейчас несущественным. Дальше жизнь пойдетпо-другому.

И одно было общим для всех — для старых и молодых, дляразговорчивых и молчаливых, для богатых плантаторов и изможденных бедняков —все равно страдали от дизентерии и вшей. Вшивость стала таким неизменнымспутником солдат-конфедератов, что они уже машинально и бездумно почесывалисьдаже в присутствии дам. Что до дизентерии — «кровавой лихорадки», как деликатноназывали эту болезнь дамы, — то она, по-видимому, не пощадила никого от рядовогодо генерала. Четыре года существования на грани голодной смерти, четыре года нарационе самой грубой, зачастую почти несъедобной пищи сделали свое дело, икаждый солдат, искавший пристанища в Таре, либо страдал этой болезнью, либотолько что от нее оправился.